Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - [76]

— Да, мой старый приятель, некая помесь сенбернара и гладиатора, как вы могли заметить.

Метида качает головой, затем, не боясь молвы, вдруг прижимается ко мне.

— Вам нравится, когда девушки откровенны с вами, или вы этого не любите?

Необычный вопрос.

Но передо мной и необычная девушка.

— Хмм, откровенные женщины — это те, кто врёт искусно, значит, это умные женщины, моя прелесть. Следовательно, я предпочитаю откровенных.

Она кивает головкой (что обязывает к взаимности).

— Я так и думала. Я должна вам признаться: со мной никогда не было обмороков.

— Я вам тоже должен признаться: для меня это не новость! — смеюсь я. — Ваш обморок был всего лишь инсценировкой, кстати, очень милой.

— Я такая плохая артистка?

— Когда ломаете комедию, но можете быть спокойны, только в неслужебное время. Для чего этот спектакль, моя прелесть?

— Чтобы пережить эту минуту, — прямо отвечает она в связи с тем, что она забыла шкатулку с церемонностью в своей каюте, как я думаю.

Она кладёт свою холёную руку, на которой блестит изумруд величиной с гриб, на моё колено, чтобы проверить его округлость.

— И она чудесна, не правда ли? Но, может быть, вам больше по душе атмосфера Лавилетт? Если это так, вернёмся к вашим потрошителям быков.

— Никоим образом, — тороплюсь я, — я мечтал побродить с вами по Малаге.

— Правда? Знаете, а ваш затылок просто сводит меня с ума!

Послушайте, уж не нимфоманка ли она слегка в обхвате? Я уже встречал крошек, которые вертели передо мной хвостом, но они редко признавались с таким изумительным бесстыдством.

— Спасибо за справку, — отвечаю я, — не знал, что он у меня такой секси. Не хочу хвастаться, но в этом смысле ему не так повезло, как другим частям моего тела. Значит, вас ослепил мой затылок?

— В начале. А потом я увидела ваше лицо, заметила ваш взгляд и почувствовала… Как бы это сказать…

— Скажем, чары, и забудем о прошлом, — прихожу я на помощь.

— Точно, на меня подействовали чары. У меня это не выходит из головы, дорогой, вот!..

Добавив к (смелому) слову (смелое) дело, она кладет голову мне на ноги и начинает мягко потирать мои съедобные части, которые я обычно приберегаю для особо привилегированных избранниц.

Я вам должен признаться в одной штучке.

Я легко насилуемый. Всё дело в родословной и в мордашке насильницы. Я не попросил её показать свои документы, даже назвать своё настоящее имя, но я ей сразу постановляю меру исключительного характера. Доверяют только богатым, увы. Во всяком случае, так дальновиднее. Моя милая похитительница со своими длинными ногами, своим чувственным ртом и глазами потерявшейся козочки обладает, на мой взгляд, достаточным капиталом, чтобы я выдал ей срочный кредит, не созывая административного совета.

— Омбре[75]! — обращаюсь я к водителю, ибо мне иногда приходится говорить по-испански, пользуясь французским словарным запасом. — Омбре, знаете ли вы какое-нибудь тихое местечко, где можно было бы немного отдохнуть?

Со словом «омбре» все начиналось хорошо. Вот только на следующем слове драйвер выключился. К счастью, у Метиды языковые способности, и языком Сервантеса она владеет прекрасно. Она начинает переговоры с нашим пилотом, пытаясь ему объяснить, в чём он ещё может быть компетентен. Он слушает, кивает, но это его личное дело, и давит на газ, чтобы отвезти нас туда, где мы хотели бы оказаться.

Гнёздышко вовсе не выглядит уютным! Поверьте мне, мои заиньки, это не «Плаза» и не «Ритц». Сексодромы мы видали и получше, даже в Испании. Начнём с того, что оно находится у чёрта на куличках, в самой глубине порта, на бедной улочке, пахнущей горячим растительным маслом и рыбой. Представляешь, любовное гнездышко? Без серой мази сюда лучше не соваться. И ещё надо протирать себя спиртом, когда выходишь отсюда, а одежду пропускать через автоклав. Дистрофичный кот, чёрный как ворон, прошмыгнул у нас между ног, едва мы вылезли из тачки. Я не обратил внимания, до какой степени наше такси было бедным. Оно пережило битву под Марной, не иначе. На заднем стекле еще сохранилось фото Гальени; но больше всего оно пострадало от работы, которую ему пришлось выполнить с той поры и которая нанесла ему невосполнимый ущерб, выжала, истрепала, изувечила до самых внутренностей, источила поверху и внутри, надломила, изъела, истёрла. Оно теряет всё на своём пути: бензин, масло, воду, паклю и болты. Даже карманы водителя — и те дырявые, и его подошвы и, как я думаю, его лёгкие. Всё. Сей экипаж — это дыра во всей её славе!

— Сказать, чтобы он подождал нас? — спрашиваю я у красотки.

— Не надо, — шепчет бесстыдница. — Мы в полутора километрах от «Мердалора».

Я сую несколько песет драйверу, и он рассыпается в благодарностях, протестует, восхищается. Он смешался настолько, что вот-вот примет себя за другого.

Пальцем он показывает дом, до такой степени прокажённый, что добрый доктор Швейцер[76] сразу же прилетел бы из Ламбарене, чтобы подлечить его.

— Casa! Casa de amor![77] — говорит мне дырявый, заговорщицки подмигивая.

— Грасьяс, приятель!

Он отваливает вместе со своей кучей лома. Мы недоумеваем, как ещё может передвигаться эта челита! Когда наконец она примет смерть на обочине, эта славная вдовушка? Я уже представляю её в виде курятника на грязной окраине, наполовину в земле под раскидистым деревом. Птичий помёт будет её последней покраской. Я показываю Метиде