Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - [75]

— Отстаньте от меня! — вопит Берта.

Прибегает Феликс, которому удалось отцепиться.

— Хороший! — говорит он быку, протягивая руку дружбы. — Хороший! Котик, котик! Умница! Кис, кис!

Я не знаю, доводилось ли вам убедиться в этом, но боевые быки терпеть не могут, чтобы их называли котиком. Ударом головы наш решил отправить преподавателя в сторону луны. К счастью, худой препод не попал на острые рога зверя, а застрял между ними. Он не может освободиться, у него руки зажаты вдоль тела.

— Подождите, я здесь! — кричит Берю.

Рассказ требует времени, но в действительности всё происходит очень быстро.

Знаменитый Альфонсо Тавире-Тагонзес считает, что на площадке собралось слишком много посторонних, и хочет вмешаться. Берю валит его в песок одним тычком. После чего занимается своим другом Феликсом. Вр-ран, мощным рывком он его отрывает. Бык, недовольный тем, что с него сняли головной убор, собирается напасть на него, но Пухлый хватает его за велосипедный руль. Битва гладиаторов, друзья мои. Схватка исполинов. Кто возьмёт верх, монстр или животное? Чудовище или бык? Боже, как красив этот поединок, как он ужасен, как по-римски! Толпа встаёт! Молчит, гробовая тишина охватила Малагу. Слышно только сопение Берю и дыхание животного.

Матадор поднялся, пьяный от бешенства. Он не желает оставаться в стороне (он уже там побывал) и прёт на Берю с видом матамора[73], что бывает часто у матадоров. Он выдает ему длинную фразу на испанском. Берю не полиглот, он отвечает пятью французскими буквами. Матадор поддевает нашего друга остриём шпаги. Нехорошо он поступает по отношению к человеку, который держит быка за рога. Толпа свистит! Матадор не унимается. Не отпуская противника, Берю бьёт ногой по светящемуся костюму. Может быть, Альфонсо и вызывал обморок у маленьких нежных принцесс, но это не мешает ему самому уйти в отключку.

Теперь Александр-Бенуа может заняться быком. То отступая, то наступая, он вынуждает этого сына коровы пригнуть голову. Сворачивает её. Бык мычит. Берю не испытывает жалости к этой скотине, который позволил себе пощекотать ляжки его благоверной перед восемью тысячами трёхстами девяносто двумя зрителями. Он упирается, напрягается. Вены на шее вздуваются толще моих рук. То, что было быком, падает на колени.

— О, ля! — вздыхает толпа.

Берюрье наседает. Ужасный рывок обеими руками, как дергают руль, чтобы объехать пьяного или сбить жандарма!

— Мамэхх! — выдаёт бык.

И рушится со сломанными шейными позвонками.

— Олллллле-е-е-е-е-е! — орёт толпа.

— …е, е! — добавляет один заика.

Восторг иногда хуже, чем озлобленность. На наших глазах собирается приливная волна. Народ хлынул на арену, сметая легавых, альгвасилов, помощников, тореадоров.

Звуки труб не могут перекрыть гул. Оркестр пробует сыграть гимн фаланги под названием «Хулио-Нефранко», но впустую. Во всеобщем ликовании его слышно не более чем пук стрекозы на бархате. Толстяка хватают, поднимают, качают, устраивают ему овацию, поздравляют, поют ему славу.

Позади меня массажисты в экстазе.

— Честное слово, он — сам Геракл, — говорит Анн.

— Я сейчас упаду в обморок, — бормочет Метида. — Я так дрожала, так дрожала… О, у меня всё плывет, всё плывет…

Она западает на меня (как говорит Берю).

— Господи, бедняжка! Быстро, надо что-то делать! — причитает Раймон.

— Подождите, я её вынесу, — говорю я, пользуясь тем, что малышка[74] упала на меня (как говорят японцы).

Очень кстати, ребята, я как раз хотел завязать с этой пташкой плодотворное знакомство.

Я направляюсь к выходу (их на арене, похоже, больше, чем входов).

— Мы идём с вами, комиссар, — предлагает Анн.

— Нет необходимости, у меня тут рядом есть знакомый фармацевт, всего несколько минут; если вы выйдете, то уже не сможете вернуться, чтобы посмотреть до конца.

Приятная ноша и пахнет приятно! Я думаю, действительно ли она в сиропе или прикидывается, ибо её руки обнимают мою шею самым откровенным образом.

Всё стихает в огромном пространстве. Громкоговоритель объявляет, что администрация жалует хвост и два уха храброму победителю, подвиг которого не имеет равных со времён античного мира.

— Хвост и два уха? — спрашивает Берю в микрофон своего переводчика (который работает на радио). — Матадора или быка?

— Быка, конечно! — говорит журналист, смеясь.

— Если не затруднит этих месье, — говорит Бугай, — я бы не отказался от кусочка филе!

Глава 18

Безумный шум арены остался позади. Мы медленно едем в старом, видавшем виды такси по пустынным улицам, которые стали бесцветными по причине резкой светотени. Время от времени в каком-нибудь тёмном подъезде угадывается видение старухи, которая пытается создать иллюзию свежести от слабого сквозняка.

— Как вы себя чувствуете? — спрашиваю я у Метиды.

Мне кажется, она не настоящая рыжая. Надо бы проверить. У неё нет навязчивого животного запаха настоящих рыжих.

— Гораздо лучше, — вздыхает она, принимая томный вид на заднем сиденье автомобиля.

— Вам стало плохо от жары или от зрелища?

У неё на лице появляется загадочная улыбка.

— Не думаю, — говорит она. — Кстати, между нами говоря, зрелище было скорее комическим, чем трагическим. Этот непобедимый толстяк — ваш друг?