Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз - [66]

Феликс и его рычаг — это больше, чем аттракцион, это явление природы. Большой Каньон Колорадо и водопады озера Виктория еще могут с ним потягаться, да и то, как посмотреть… Вы видели, чтобы женщины падали на хвост очереди (извиняюсь за выражение по такому случаю) перед Большим Каньоном, чтобы сфотографироваться? Я — нет. Правда, я там не был, но я так думаю… Пирамиды, представьте, это ерунда по сравнению с карданом Феликса. Сфинкс? Всё равно что конец дымовой трубы!

Но уж кто ошеломлён, кто в ужасе, кто побледнел, да, побледнел, это мой приятель Архимед! Он не может поверить в реальность происходящего. Его приделал какой-то белый! Чёрная раса… да Феликс чихать на неё хотел! Тычинки этих месье from Africa — это зубочистки, хвостики от вишен, почти занозы. Архимед понял. Он уже не щеголяет. У него пропала охота косить под матёрого трахальщика. Он что-то цедит сквозь свои сверкающие зубы.

— Браво, друзья мои, — бросаю я Альфреду и Феликсу, чей странный альянс после недавней стычки не может меня не изумить.

— Можно? — спрашивает только что вошедшая особа.

Она наводит свой фотоаппарат на тело, которое одновременно имеет достаточный состав для дела.

— Круальп! — щёлкает аппарат.

Дама тянет за белый язычок, который высовывается из её вспышки. Это «полароид». Кстати, на табличке, что висит в ванной, специально написано губной помадой: «Разрешаются только аппараты „полароид“».

Женщина считает до шестидесяти, затем отклеивает чёрную плёнку от фотографии. Смотрит на снимок, мокрый, словно новорождённый.

— Чётко? — спрашивает Феликс.

— Да, но…

— Тогда следующая! — отрезает препод.

Краля бросает в ванну купюру в десять косых, свёрнутую вчетверо. Их там уже целая куча. Сдаётся мне, что любовники нашей дорогой Берты сварганили неплохое дельце, чтобы срубить деньжат.

— До свидания, месье, — бормочет ошарашенная клиентка.

— Моё почтение, мадам, — отвечает исключительный персонаж, почёсывая задницу.

Крошка отваливает.

— Послушайте, Альфред, — спрашиваю я, — вы что, организовали малое предприятие?

— Почему бы и нет? — отвечает парикмахер. — Чем оно хуже других? Я что, виноват, если женщины такие развратные? Когда я им рассказал, что у нас на борту есть такой феномен, они все стали меня упрашивать, чтобы я организовал просмотр… этой достопримечательности. Они были готовы заплатить любую цену. В каком-то смысле я поступаю честно. Десять штук за фото — это по-дружески. Если бы я попросил пятьдесят, результат был бы тем же!

Я показываю на табличку:

— Только «полароид», чтобы была одна-единственная фотография?

— Конечно. Оригинал ценится гораздо больше, чем копии, не так ли? Они разглядывают снимки, комментируют их. Получается нечто вроде фотоконкурса. Есть такие, кто хочет повторить. Одна заходила уже три раза за утро, не так ли, Феликс?

— Да уж, соревнование! — подаёт голос Феликс и, воспользовавшись паузой, садится на табурет.

Альфред регочет передо мной как мальчишка, пытаясь меня задобрить.

— А ещё я продаю аппараты «полароид» в своём салоне. Я обнаружил целый склад залежалого товара. Улетают как семечки. Естественно, Феликс получает десять процентов сверху.

— Поразительное мышление! — отпускаю я комплимент в сторону вышеупомянутого туриста. — Вы же учитель, и вам не стыдно? Устроить самый бессовестный стриптиз! Превращать в деньги прелести, которыми природа вас щедро наградила…

— Настолько щедро, дорогой мой, — перебивает меня Феликс, — что «эти прелести» перед скромными размерами моих современниц становятся не достоинством, а недостатком. Ну-ну! Оставьте при себе вашу мораль, моя не пострадает. Благодаря этому чудесному парикмахеру, который смог подавить в себе ревность и организовал столь доходное предприятие, я беру реванш за полвека насмешек, отказов и всякого рода осложнений. До сих пор я был бедным стеснительным малым, который не знал, куда себя деть. И вдруг во время этого круиза я открываю положительную сторону своего недостатка. Преподавание становится слишком опасной профессией, Сан-Антонио. Уже невозможно провести урок так, чтобы тебя не охранял взвод полиции и чтобы у тебя карманы не были набиты гранатами со слезоточивым газом. Но гранаты портят одежду, а ещё от них глаза страдают почти так же, как у тех, в кого их бросаешь. Что касается полицейских, у них сильный запах от ног, и их совсем не интересует античная история, так что их компания не доставляет мне особого удовольствия; короче, меня подстерегает вынужденный уход на пенсию. В моём возрасте бунтарство уже не забавляет, и непослушание становится нетерпимым. Я не отношусь к революционерам, к тому же я не хочу, чтобы мне выпустили кишки перед красивыми испуганными глазами правительства, которое приберегает свой асфальт для Латинского Квартала[59] вместо того, чтобы пустить его на строительство дорог, в которых мы нуждаемся. Асфальтом можно залить парижские мостовые, но не рты. Я хочу умереть в своей кровати, молодой человек, в полном комфорте, вдали от шума, и чтобы у меня были слёзы от стихов Верлена, а не от газа.

— И ради такой райской жизни вы не нашли ничего лучшего, как позволить этим истеричкам фотографировать ваш хрен?!