Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира - [8]
И вот она плывет в гондоле, во мраке спящего города, плывет к чужому мужчине, которого она совсем не знает... А что если он сейчас просто возьмет и надругается над ней? Она же не безбашенная девица из проблемной семьи, которой без разницы, в какую гондолу садиться. Она юная очарованная девушка со склонностью к доброте и здравомыслию, которое внезапно ей изменило под напором неуправляемых чувств. Но сейчас... в лодке... ночью... одна... гондольер молчалив... она пытается разглядеть его лицо... что это? он ухмыльнулся или ей показалось? Сомнения и страх ползут в душу. Она вдруг понимает, что никаких гарантий безопасности ей никто не давал...
Но вот, слава богу, приплыли! Пути назад больше нет. Она идет в гостиницу, где ждет ее избранник. Что будет? Не ловушка ли это? Она поднимается наверх... О счастье! Ее возлюбленный бросается к ней - он так боялся, что она передумает или что план сорвется. Но вот она здесь, она любит его, ради него она готова на все, и он счастлив.
Подкупленный падре совершает обряд венчания. И она снова дрожит от нервного напряжения. Решительность, страх, сомнения, облегчение - сильнейшие эмоциональные состояния, чередуясь, обрушиваются на нее. Но вот сейчас, думает она, все кончится. Сейчас мы останемся одни, и я отдохну, успокоюсь, доверчиво прильну к его груди, и нервный комок разожмется...
Но что это? В гостиницу врывается Яго: отец обнаружил пропажу и с вооруженными людьми ищет Отелло! И ее только-только успокоившиеся нервы снова сжимаются в судорожной тревоге. Ей страшно за отца, за Отелло и за себя одновременно.
Она готова выйти навстречу отцу вместе с ним, но ее оставляют в гостинице... Она с тревогой смотрит в окно, как удаляются факелы. Первые десять минут кажутся ей бесконечностью. Неизвестность мучает ее. Она ходит из угла в угол. Что там происходит? Как они встретились? Не произошло ли беды?
Следующие полчаса превращаются для нее в пытку. Время медленно движется. Ночь. Тишина. Гостиница, в которой пахнет чужими людьми, в которой нет привычных ей милых вещей. Зачем она здесь? Не ошибка ли это? Нервные мурашки бегут по коже... Вдруг - шум за окном. Она испуганно вглядывается в ночь сквозь отсветы факелов. Грохот шагов по коридорам. За ней пришли! Ее требуют в сенат. Ей ничего не объясняют, не говорят, ее никто не подбадривает, не успокаивает. Она идет. Она ловит на себе любопытствующие, с намеком на сальность взгляды провожатых. Скандал! Дочка сенатора в гостинице у мавра!
Но вот здание сената. Она входит. После гостиницы с ее бедными стенами и въевшимся запахом чужих немытых тел знакомое великолепие коридоров и залов бьет по глазам. Какая привычная роскошь, какая привычная жизнь... Она знает - она здесь в последний раз. Она сама отказалась от этой жизни. Она сама выбрала себе мужа. Роскошные зеркала повторяют ее лицо. Она сама избрала себе судьбу.
Оскорбленный отец, раздавленный унижением ее побега и предчувствием горя, с последней надеждой всматривается в ее глаза - в глаза своей доченьки, в глаза своего единственного дитя, пытаясь обнаружить в них тени колдовского бесчувствия. Ей жалко отца. Ей жалко Отелло. Ей жалко всех. Вот они, два дорогих человека, - кого из них ей легче предать? Ее сердце разрывается от боли. Впервые в жизни к ней пришла настоящая боль.
Она делает шаг к мавру. Она никогда не забудет глаза отца, его вмиг опустевшего, помертвевшего взгляда. Ее отец стоит перед всеми, его осанка все так же горда, но боль уже пресекла его жизнь. Он умрет слишком скоро после ее отъезда.
Но ей пора.
И вот снова потрясение. Сбор необходимых вещей под угнетающее молчание отца. В доме тихо, слуги двигаются как тени. Никто не провожает ее. И она тоже уходит молча. Она еще стоит возле дома, она поднимает глаза, надеясь хотя бы в эту минуту увидеть в окне силуэт отца. Но окна мертвы. И ей снова становится больно.
Погрузка на корабль. Отплытие. Шторм. Корабль бросает, волны хлещут, солдаты орут и матерятся. Страх пробирает ее до костей. Ее руки вцепляются в платок, который подарил ей Отелло. Сейчас, когда очередная штормовая волна готова разорвать корабль на куски, этот платок - ее единственная защита. Ей дурно. Ее мутит. Ужас и страх ослабляют ее дух, ей до рвоты хочется домой, к отцу, в теплую постель, к милым девичьим безделушкам. Она молится, вцепившись в платок, глотая слезы, она мысленно просит у отца прощенья, она умоляете небо пощадить ее и ее дорогого мужа!..
Но вот буря стихла. Вдали показался Кипр. Что ждет ее на новом месте? Она сходит на берег, измотанная штормом, усталая как собака, ее волосы спутаны, от нее пахнет потом, у нее болит голова. Кругом незнакомые люди, солдаты, солдаты... Здесь ли Отелло? Она с надеждой вглядывается в фигуры на берегу. Но Отелло нет...
Конечно, тревога за мужа есть, и большая! Однако чего в ней сейчас больше - страха за Отелло или страха за себя? Ведь если Отелло погиб, то что сделают с ней все эти солдаты?! Ведь если Отелло погиб, то здесь, на этой чужой земле, да еще в ожидании войны, за нее уж совсем некому будет заступиться... Господи, как она устала. Как хочется домой. А тут еще Яго вьется рядом, отпуская сальные шуточки. Шуточки ли?! Нет-нет, надо держаться, надо не показывать страха, надо вступить с этим Яго в беседу, надо изображать спокойствие до приезда Отелло, ведь он жив, жив, жив!..
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете», Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.
«Появление книжки г. Васильева очень порадовало нас. В самом деле, давно бы уже пора приняться нам за разработывание русской грамматики. А то – ведь стыдно сказать! – грамматика полагается у нас в основание учению общественному и частному, – а, между тем у нас нет решительно ни одной удовлетворительной грамматики! И как же бы могла она явиться у нас, когда теория языка русского почти не начата, и для грамматики, как систематического свода законов языка, не приготовлено никаких данных?…».
«Что нужно человеку для того, чтоб писать стихи? – Чувство, мысли, образованность, вдохновение и т. д. Вот что ответят вам все на подобный вопрос. По нашему мнению, всего нужнее – поэтическое призвание, художнический талант. Это главное; все другое идет своим чередом уже за ним. Правда, на одном таланте в наше время недалеко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер…».
«…наша критика (если только она есть) не может назваться бедною, истощенною труженицей, сколько потому, что у нас мало деятельных писателей, столько и потому, что у наших писателей деятельность редко бывает признаком силы и разносторонности таланта, что, прочтя и оценя одно их произведение, можно не читать и не оценивать остальных, как бы много их ни было, в полной уверенности, что они пишут одно и то же, и всё так же. Нам кажется, что г. Тимофеев принадлежит к числу таких писателей. Чего не пишет он, каких стихотворений нет у него!.
Лет тому восемь назад представитель какого-то сибирского университета обратился ко мне с просьбой написать сочинение, наподобие тех, что пишут школьники. Мне предложили взять любое произведение из школьной программы и разобрать «образ» любого из персонажей. Предложение показалось интересным, и я согласился. Написал сочинение по роману Ивана Гончарова «Обломов» и даже получил за него какую-то денежку. Экземпляра сборника мне так и не прислали.И вот теперь нашёл я среди замшелых файлов этот текст и предлагаю вашему благосклонному вниманию.
«Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал и жаждал спасения от матери, со стороны. «Выводи на дорогу тернистую!..» Но, разумеется, на тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой дремоте «заспал» свою душу…».