Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира - [17]
Лодовико. Вы же останетесь под строгой стражей, пока сущность совершенного вами преступления не станет известной правительству Венеции. Пойдемте. Ведите их.
Отелло. Погодите, - слова два прежде, чем вы уйдете. Я оказал правительству услуги, и оно об этом знает. Довольно об этом. Прошу вас, в ваших письмах, когда вы будете рассказывать об этих несчастных событиях...
Так что же, неужели он хотел перед смертью всего лишь напомнить правительству о своих услугах?! Не может этого быть. Не тот человек Отелло, чтобы перед смертью так бессмысленно (теперь уже) вспоминать о каких-то своих услугах, да еще и похваляться этим за минуту до смерти.
Нет, эта фраза об оказанных им услугах - это самая обычная первая, спонтанная реакция на внезапно полученный душевный сигнал при слове "правительство". Эта фраза автоматически, бездумно слетает с его языка - не получая продолжения. Он и сам тут же осекает себя: "Довольно об этом". Довольно об этом! Это уже не важно. Главное - вот этот душевный сигнал, прозвучавший сквозь слово, вот этот последний порыв - успеть сказать то, что этим словом всколыхнулось в душе, превратившись в последнее слово прощания с...
А собственно, с кем? С правительством? С малым советом в полном составе? Да ведь это девять человек плюс дож! Что им до убийцы-кондотьера. Чушь какая. Не может этого быть. Но тогда что же?
А ну-ка снова прочтем его последние слова. О чем он там говорил? Ага, вот: "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо..."
Вот оно!
В том месте, где он говорит про Алеппо - черным по белому: "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо, где злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику, я схватил за горло обрезанного пса и поразил его так. (Закалывается.)".
Вот и зацепка! Видите? Смотрите: Отелло сначала душит Дездемону, а потом закалывает ее. Точно так же он поступает и с этим турком из Алеппо - сначала хватает его за горло, а потом закалывает его!
И это, конечно же, не случайность. Два события - и на каждое по два одинаковых последовательных действия. Таких совпадений не бывает. Но тогда о чем это может говорить? Только об одном - что в жизни Отелло было два человека, которых он безмерно ценил.
Первый человек - безусловно, Дездемона. Она бесконечно ему дорога. По многим причинам. Но главное для него - она безоговорочно ему верит. Верит настолько, что без колебаний доверяет ему свою жизнь. Именно это очень важно для Отелло - безграничное доверие Дездемоны. Именно это изумляет и потрясает его до глубины души. Потому что такое доверие - редкость. Вот потому-то ужас, который он своими же руками учинил с этой безгранично доверившейся ему Дездемоной, и заставляет его так сильно страдать. Она доверила ему свою жизнь - и он отнял у нее жизнь. Он предал ее доверие. "Выбросил жемчужину, более драгоценную, чем все богатства!.."
Но кто же второй?..
Читаем снова. Итак, Отелло слышит слово "правительство" - и в его памяти возникают те самые двое, которые были ему безмерно дороги. Возникают и переплетаются навсегда. Он просит разрешить ему сказать два слова. Он просит ничего не смягчать в своих отчетах, но и не приписывать лишнего по злобе. Он говорит о Дездемоне, и на его глазах выступают слезы. Дездемона, его девочка, его жемчужина, мертва. Она верила ему до последнего дыхания жизни. А он - убил ее. Точно так же, как однажды в Алеппо...
И тут он вспоминает о том, втором человеке, который тоже верил ему. И доверие которого он тоже убил - убив Дездемону. И это тоже непоправимо. И теперь он только может просить его - просить, даже не называя имени! - не отрекаться от своего доверия. Поверить ему теперь уже в самый последний раз...
Это ему адресован последний рассказ про Алеппо и про "злого турка в чалме", которого он схватил за горло и "поразил его так". Этот рассказ - мольба. Верить ему. Верить - несмотря ни на что...
Так кто же он, этот второй, к кому обращен последний рассказ Отелло? Этот человек должен был соответствовать следующим пяти пунктам:
1. Он должен был входить в состав правительства. Обязательно. Ведь именно это слово - "правительство" - вызвало в Отелло воспоминание об Алеппо.
2. Это, повторяю, должен быть тот, кто чрезвычайно выделяет Отелло, выделяет из всех, и кто способен вот так глубоко оценить мавра. Кто верит в преданность Отелло так, как больше никто в него не верит. Как верила ему Дездемона. Но ее больше нет... А он, этот второй человек, он еще есть. И Отелло в последние минуты жизни торопится сказать ему, что тот в нем не ошибся - что несмотря ни на что Отелло был достоин его доверия, что этот человек верил ему не зря.
3. Это должен быть человек, кого сам Отелло выделяет из всех до чрезвычайности, уважает безмерно.
4. В их биографии должна была оказаться некая общность. Скорее всего, какое-то общее военное прошлое - учитывая, что вся жизнь Отелло прошла на войне.
5. В их судьбе должно было быть какое-то похожее трагическое событие. Нечто такое, что роднило бы их. Какая-то похожая беда, что-то болезненно личное, глубоко понятное только им двоим.
Начнем с последнего пункта. Здесь с Отелло все ясно: его трагическое событие - это потеря той, которую он любил, которую клялся защищать и которую убил своими же руками. Убил - не желая того, но будучи бессильным изменить ход событий (об этом чуть позже). Стало быть, этот неизвестный второй тоже должен был некогда испытать нечто подобное. Трагедия Отелло непременно должна была отозваться в этом втором каким-то личным воспоминанием, что и позволило бы ему отнестись к Отелло с состраданием - и подумать о нем не как о холодном убийце, но как о человеке, бессильном перед мощью обстоятельств.
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
«…Почему же особенно негодует г. Шевырев на упоминовение имени Лермонтова вместе с именами некоторых наших писателей старой школы? – потому что Лермонтов рано умер, а те таки довольно пожили на свете и успели написать и напечатать все, что могли и хотели. Вот поистине странный критериум для измерения достоинства писателей относительно друг к другу!…».
С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете», Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.
«Что нужно человеку для того, чтоб писать стихи? – Чувство, мысли, образованность, вдохновение и т. д. Вот что ответят вам все на подобный вопрос. По нашему мнению, всего нужнее – поэтическое призвание, художнический талант. Это главное; все другое идет своим чередом уже за ним. Правда, на одном таланте в наше время недалеко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер…».
«…наша критика (если только она есть) не может назваться бедною, истощенною труженицей, сколько потому, что у нас мало деятельных писателей, столько и потому, что у наших писателей деятельность редко бывает признаком силы и разносторонности таланта, что, прочтя и оценя одно их произведение, можно не читать и не оценивать остальных, как бы много их ни было, в полной уверенности, что они пишут одно и то же, и всё так же. Нам кажется, что г. Тимофеев принадлежит к числу таких писателей. Чего не пишет он, каких стихотворений нет у него!.
Лет тому восемь назад представитель какого-то сибирского университета обратился ко мне с просьбой написать сочинение, наподобие тех, что пишут школьники. Мне предложили взять любое произведение из школьной программы и разобрать «образ» любого из персонажей. Предложение показалось интересным, и я согласился. Написал сочинение по роману Ивана Гончарова «Обломов» и даже получил за него какую-то денежку. Экземпляра сборника мне так и не прислали.И вот теперь нашёл я среди замшелых файлов этот текст и предлагаю вашему благосклонному вниманию.
«Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал и жаждал спасения от матери, со стороны. «Выводи на дорогу тернистую!..» Но, разумеется, на тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой дремоте «заспал» свою душу…».