Отелло. Уклонение луны. Версия Шекспира - [16]
Разумеется, Франциск I отдавать Милан не собирался. И то сказать, власть Габсбурга простиралась на основную часть Европы, в результате чего Франция оказалась практически в кольце. И только завоеванные французами территории в Северной Италии позволяли ей хоть немного дышать. Поэтому Милан было решено отстаивать любой ценой. Союзниками Франции были Швейцария и... Венеция!
Вот теперь все было ясно.
Теперь стало понятно, почему Марк Лучикос, явно состоящий на службе у Венеции (раз уж его депешей возвращают), отбыл во Флоренцию - он получил от Венеции приказ оказать союзническую военную помощь Франции, на стороне врага которой как раз и была Флоренция!
Также не вызывает сомнений, что Марка Лучикоса срочно возвращают в Венецию для немедленного восстановления обороноспособности Республики, ведь теперь уже и сама Венеция из-за внезапно активизировавшихся турок вообще осталась без обороны, поскольку Отелло отправлен на Кипр.
А заодно становится понятным и тот факт, почему кондотьер Отелло слишком долго находится в Венеции, где войны все-таки нет. Да просто обстановка была тревожная. Девять месяцев назад, когда он прибыл в Республику, война ожидалась со дня на день. Вот и держали армию - на случай начала войны. А когда война началась - снова держали, но теперь уже на тот предмет, если война с Карлом V примет нежелательный оборот и его войска окажутся у границ самой Венеции.
Кстати сказать, в реальной жизни эта война действительно приняла этот самый нежелательный оборот - осенью 1521 г. армия Габсбурга внезапно атаковала Ломбардию и взяла-таки Милан. Причем практически без боя...
И еще кстати: как мы помним, именно из-за этой Итальянской войны рыцари Родоса и не рассчитывали на помощь Венеции в войне с турками...
*
Таким образом, мною было найдено еще одно доказательство того, что события в пьесе разворачиваются на историческом фоне 1521 года - третьей Итальянской войны. И на этом можно было бы и остановиться - трех фактов более чем достаточно, чтобы никогда больше в этом не сомневаться.
Но тут обнаружился еще один факт!..
Глава 8.
Доказательство четвертое.
Уравнение с одним неизвестным
Снова и снова перечитывая пьесу, каждый раз в финале меня не покидало ощущение чего-то странного, чего-то неуловимо непонятного - когда вроде бы все абсолютно логично и каждая строчка имеет свое эмоциональное оправдание, а все-таки что-то не так. Или наоборот - все так, а все-таки непонятно. Дуновение странного. Секундный провал в неизвестность.
А ну-ка, прочтем финал еще раз. Как там все было?
*
...Дездемона убита. Раздавленный горем Отелло. "Она была чиста", - говорит Эмилия. Отелло находит кинжал и зовет Грациано. Поговорим, кричит Отелло, иди сюда, "иначе и безоружный я нападу на тебя". Грациано входит. Видит меч в руках мавра и пятится в ужасе... "Здесь конец моего путешествия", говорит Отелло, это напрасный страх, "направьте хоть тростинку в грудь Отелло, и он отступит". Он смотрит на мертвую Дездемону. "Холодна, холодна, девочка моя... О Дездемона! Дездемона! Мертва!"
...Яго арестован. "Если ты дьявол, - говорит Отелло, - я не смогу тебя убить". Вырвите у него меч, говорит Лодовико, вы должны следовать за нами, вы будете заключены под стражу до решения правительства Венеции. Подождите, говорит Отелло, только два слова. Прошу вас, "в ваших письмах", когда будете докладывать "об этих несчастных событиях", расскажите о том, "кто любил не мудро, но слишком любил"... Напишите об этом, говорит Отелло. "И, кроме того, скажите, что однажды в Алеппо, где злой турок в чалме побил венецианца и поносил Венецианскую республику, я схватил за горло обрезанного пса и поразил его так. (Закалывается.)"
Стоп!
А почему Отелло было так важно, чтобы Лодовико и Грациано в своих отчетах - "в ваших письмах", как выразился мавр, - рассказали о том, как некогда он зарезал турка за то, что тот побил венецианца и оскорблял Венецианскую республику? Почему именно эта давняя история оказалась для Отелло столь важной, что даже стала его последним желанием?
Вот это и было той странностью, которой каждый раз едва заметно веяло на меня в финале. Есть ли здесь некий скрытый от нас очень важный смысл? Смысл, который был вполне ясен современникам Шекспира, но понимание которого оказалось утрачено для нас за давностью лет? И если есть, то можно ли реконструировать понимание этого смысла?
Я решила попробовать.
*
И снова одна и та же проблема: с чего начать? В сотый раз перечитываю эту последнюю просьбу Отелло.
Итак, Лодовико требует, чтобы Отелло следовал за ними, и сообщает ему, что тот будет помещен под стражу - до тех пор, пока "правительству Венеции" не станут ясны все факты этого дела. Отелло просить дать ему возможность сказать еще два слова.
Секунду...
Последняя просьба Отелло звучит сразу же после того, как Лодовико произносит слово "правительство". И Отелло - словно бы встрепенувшись - тотчас же сам произносит его. Как будто что-то еще - необходимое и такое же непоправимое - внезапно отозвалось в его душе. Словно в последний момент при слове "правительство" он вдруг вспомнил что-то для него очень важное. Вот как это выглядит в тексте (курсив мой):
Обращение к дуракам. Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.
«…Почему же особенно негодует г. Шевырев на упоминовение имени Лермонтова вместе с именами некоторых наших писателей старой школы? – потому что Лермонтов рано умер, а те таки довольно пожили на свете и успели написать и напечатать все, что могли и хотели. Вот поистине странный критериум для измерения достоинства писателей относительно друг к другу!…».
С переводчиком Шекспира А. И. Кронебергом Белинского связывали дружеские отношения с конца 1830-х гг. В данной и в другой, более поздней рецензии, опубликованной в августе в «Литературной газете», Белинский входит в журнальную полемику, развернувшуюся вокруг перевода «Гамлета». Наиболее сильные ответные удары наносятся при этом по О. И. Сенковскому, автору рецензии на «Гамлета» в переводе Кронеберга в «Библиотеке для чтения», и по Н. А. Полевому, чей перевод «Гамлета» Белинский теперь подвергает жестокой критике.
«Что нужно человеку для того, чтоб писать стихи? – Чувство, мысли, образованность, вдохновение и т. д. Вот что ответят вам все на подобный вопрос. По нашему мнению, всего нужнее – поэтическое призвание, художнический талант. Это главное; все другое идет своим чередом уже за ним. Правда, на одном таланте в наше время недалеко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер…».
«…наша критика (если только она есть) не может назваться бедною, истощенною труженицей, сколько потому, что у нас мало деятельных писателей, столько и потому, что у наших писателей деятельность редко бывает признаком силы и разносторонности таланта, что, прочтя и оценя одно их произведение, можно не читать и не оценивать остальных, как бы много их ни было, в полной уверенности, что они пишут одно и то же, и всё так же. Нам кажется, что г. Тимофеев принадлежит к числу таких писателей. Чего не пишет он, каких стихотворений нет у него!.
Лет тому восемь назад представитель какого-то сибирского университета обратился ко мне с просьбой написать сочинение, наподобие тех, что пишут школьники. Мне предложили взять любое произведение из школьной программы и разобрать «образ» любого из персонажей. Предложение показалось интересным, и я согласился. Написал сочинение по роману Ивана Гончарова «Обломов» и даже получил за него какую-то денежку. Экземпляра сборника мне так и не прислали.И вот теперь нашёл я среди замшелых файлов этот текст и предлагаю вашему благосклонному вниманию.
«Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал и жаждал спасения от матери, со стороны. «Выводи на дорогу тернистую!..» Но, разумеется, на тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой дремоте «заспал» свою душу…».