Отец - [30]

— Ну?.. Что ты скажешь о нашем папе? — прищурившись и повернувшись к солнцу, вдруг спросила она.

Саша молчал.

Сана, видимо, и не ждала от него ответа.

— В нашем отце есть что-то, что смыкается с вечностью, хотя ты увидел совсем другое. Он к тебе повернулся не той стороной. Но ты убедишься, вот увидишь — ты убедишься… Он, между прочим, с Оки. Наш дедушка — человек простой, бакенщик. Папа о своем детстве почему-то не говорит. Знаешь, как делятся люди? На тех, что помнят детство, и тех, что его не помнят. Нет, я серьезно… Только как то один разок он рассказывал мне про бакены. Они шли на лодке с дедушкой проверять бакены. Была, ясное дело, ночь и река — без ряби, а в ней — огни. Это бакены, бакены. И от них — световые дороги. А издали — пароход… Он говорит, что небо было черное, без луны, а на реке — бакены: сияющие, большие глаза, совершенно круглые… Наши дедушка с бабушкой давно умерли. Но у нас две тетки там, на Оке, — Варвара и Дарья. Мы им шлем открытки к каждому празднику, и мама — посылки, когда папа приезжает из-за границы.

Она говорила шепотом, хотя на берегу их было всего лишь двое, даже и видно-то не было никого поблизости. Она говорила, и лицо ее освещалось внутренним светом радостного какого-то ожидания. Глаза блестели, обнажались белые, чуть кривоватые зубы. Рот был на редкость красивой формы.

И снова Саша подумал, что сестра его хороша, лукава, причудлива.

— Знаешь, а мой учитель, мой мэтр (понимаешь — мэтр!), профессор Башмачников, — он из того же теста, что наш отец. Ты с ним познакомишься и подружишься. В нем тоже что-то огромно большое, что не вмещается в понятие о человеке.

Она открыла глаза, глаза у нее блестели, речь все убыстрялась и убыстрялась.

— Ты в каком институте? На каком факультете, Сана?

— Да что ты! Мне двадцать четыре года, я уже окончила институт.

— А я думал, тебе лет двадцать!

— Да, так думают все… Я окончила химико-технический и занимаюсь физико-химией угля.

— Какая странная профессия для тебя!

— Я хотела ремесла точного. Наперекор отцу, наперекор маме. Но абсолютно точного ничего на земле нет. Когда я сдавала дипломку, профессор Башмачников сидел а стороне — я и знать не знала, что это он. А мы по его учебникам занимались. И вдруг он вызывает меня к себе и говорит: «А ваша работа доказывает, что вы умеете мыслить! Вы фантазерка. Я ищу лаборантов. Хотите быть у меня научным, сотрудником?» Я совсем потерялась оттого, что он так серьезно со мной говорил. Я ответила: «Я об этом не смела мечтать!» А он: «А мне нужны как раз лаборанты-мечтатели в лабораторию. Уголь — вы, наверно, не знаете этого? — уголь — он существо живое… Для того чтоб работать с углем, надо постичь душу угля. У всякого угля есть тело и есть душа». И все это, Саша, — нет, ты понимаешь? — вполне серьезно! Вообразить нельзя, как я удивилась! А он: «Мы сжигаем уголь, и все его замечательные вещества уходят в воздух и отравляют человека. А Менделеев сказал, что жечь уголь, это как деньги жечь… Надо научиться выделять его драгоценный свойства, они нам нужны для лекарств. А главное… Ну, не знаю, как тебе это выразить, Саша, ты же с этим не сталкиваешься, — речь, понимаешь, о коксовании. Земному шару недостает того первоклассного угля, на котором мы плавим металл… Только первоклассный уголь превращается в кокс. Профессор Башмачников бьется над тем, чтобы доказать: любой уголь при соответствующей обработке можно превратить в кокс».

Она говорила серьезно, быстро и увлеченно. Палило солнце, хотелось купаться, но Сана как будто бы дорвалась до возможности поговорить.

— Ты представить не можешь кривую угля!

— Конечно же не могу!

— Уголь — он совершенно живой…

— А твои профессор тебя здорово обработал! Ты, ясное дело, пошла к нему? Ты в него влюблена, вот что!

Но эта догадка почему-то доставила ему боль, будто у него что-то отняли.

— Пошла, — ответила Сана, пропуская его реплику мимо ушей, — И делаю самую черновую работу в лаборатории. В науке все определяет мера бескорыстия ученого. Надо учиться думать только о деле — не о себе. И надо дело делать красиво. Быть влюбленным в дело.

— Как здорово, что ты так сильно увлечена! — сказал Саша, чтобы сказать что-нибудь, потому что горечь не проходила.

— Разумеется, это счастье. А вот папа почему-то не понимает. Он все понимает, а этого — нет. И мне кажется, он не любит Башмачникова… Он говорит про него: «эксплуатирует учеников»… В общем, дома мне совершенно нельзя обо всем, об этом… Отец вообразил, что я человек маниакального склада — И добавила заискивающе: — Я и тебе, верно, уже надоела со своим углем. Пошли купаться!

Она осторожно спустила ногу с мостка, потом вторую, расхохоталась, сморщила нос. Вместо того чтоб поглубже натянуть, стащила с волос купальную шапочку и вдруг окунулась с макушкой в воду и поплыла.

— Не плыви-и-и по течению… Потом будет трудно возвращаться! — кричал ей Саша, уже успевший отплыть далеко.

Она кротко вернулась, села а траву и начала, смеясь, отжимать косы.

— Сколько надо мной развелось хозяев! Непостижимо. И ты туда же… Уф! Хорошо в воде.

— Кса-а-на-а!.. Ксааа-а-а!

Звала ее девушка или девочка в желтом платье.