Отец - [29]

— Ну? Вы, надеюсь, сядете? — сдвигая брови, спросила она.

— Сядем, сядем.

Крякнув, рядом с ней сел Александр Александрович, сзади — Саша и Сана.

Машина тронулась.

— Саша, расскажи что-нибудь, — попросила Сана: она тоже, видимо, очень хотела разрядить всеобщее напряжение.

— Рассказать? А что?

— Про ваш город… Про ваш знаменитый театр… Ты хоть разочек видел Ушинскиса?

— Ага, — смущаясь, ответил Саша. — Я с ним лично знаком… Но об этом я не буду сейчас рассказывать. Ладно?

— Конечно, как хочешь. Ты только о том, о чем тебе совершенно просто…

— Мы знакомы зрительно почти со всеми актерами города. Город маленький: постоянно встречаешь актеров мм улице…

— Ладно, — вдруг перебила Сана, — А ты не халтурь. Докладывай-ка о близких своих друзьях.

— Знакомых своих, — понимаешь, ну, личных, — у меня почти нет. Мы жили очень уединенно. Когда я закрыл наш дом… мой дом… и у входа поставил метлу… Вернусь — так пусть хоть метелка меня встречает. Сколько помню себя, столько помню эту метлу.

Они говорили почти шепотом. И вдруг Саша заметил в крошечном зеркальце над водителем глаза отца. Глаза смотрели на Сашу, пользуясь этим зеркальцем, смотрели пристально, в них теплился острый огонь — особое выражение любопытства. Оно не вязалось с полнощеким лицом, выдававшим якобы только скрытое добродушие. «Кто он?.. Что он?» — снова подумал Саша и замолчал. Он понял: отец прислушивается.

— И никого ты в городе не оставил, кого бы очень хотел повидать? — вдруг спросил отец.

— Оставил… То есть не оставил… То есть да… Но я с ними в последнее время совсем не виделся. Это один мальчонка из нашей школы, он перешел в пятый класс, и одна: девочка Аня. Она уже школу окончила. Они… Мне показалось, будто они бежали за поездом, когда я ехал в Москву… Но, может, это мне только померещилось?

— Нет, нет, они бежали, — щедро и убежденно сказал отец. — Как же так «померещилось» — ведь ты не спал, не напился. Ты, должно быть, стоял у окна и смотрел на перрон.

— Да.

— И они махали тебе платками.

— Откуда вы знаете? — засмеялся Саша. — Они действительно изо всех сил махали платками.

— Как не знать!

— Видите ли… Сперва мы… мы очень дружили. И вдруг их бабка попросила меня у них не бывать.

— Бабушка — не они, — сказал Александр Александрович. — Разве мы в силах ответить за наших бабушек?., И за наших близких вообще?

Саша замер с полуоткрытым ртом.

В самом деле! И как мне это не приходило в голову?! Моя мама, она тоже странно, верней, странновато встречала моих друзей. I! Анька… Может быть, она мучилась? Может быть, из-за этой истории с бабкой с уме сходила! Я же видел Аню на маминых похоронах… Конечно, не только ее одну — были все десятые классы. Но Анька…

Саша примолк, задумался.

В зеркальце над сиденьем шофера блестели глаза отца. Потом глаза осторожно закрылись: Сан Санч дремал или спал — кто знает?

Машина выехала за черту города. Мальчик смотрел в окно. Его поражал какой-то блеклый, что ли, цвет неба — огромного, даже какого-то необъятного. Небо у них в Литве много ярче, синее.

Дома большие чередовались с маленькими, обнесенными палисадниками, как у Саши на родине. А вот и леса. На смену тощим лесам пришли другие — с большими, густыми кронами. И все это шелестело, вспархивало, дрожало, мчалось, перебирало в небе листками, ветками, вставало зеленой стеной, необозримостью. Все было в свету: каждая канава, каждый комочек глины и каждый куст.

Всему хватает света и солнца, значит, хватит и мне!..

Быстрая езда завораживала, пьянила.

«Неужели же это когда-нибудь кончится? — в восторженном замешательстве думал Саша, — Неужели когда-нибудь надо будет вылезти из машины?»

— Саша, ты захватил плавки или вторые трусы, чтоб купаться? — строго спросила его Лана Пименовна. — Около нашей дачи река.

— Не захватил, — ответил Саша и побагровел.

«Трусы»! И как ей только не стыдно— «трусы»! И как она только может! Она же не моя мама, чтобы такое спрашивать!

Однако есть размышления, которые вроде бы совершенно лишние. Лана Пименовна бесспорно не его мама. Тем не менее он все же носит трусы. Поду-у-маешь, что за особый позор — трусы?.. На нем трусы, и на всех трусы. Это ясно. Хотя про такое публично, по его понятиям, не говорят.

8

Мосток полусгнивший, старенький — не мост, козырек от огромной кепки над бегущей рекой, над ее ни на секунду не убыстряющийся течением. Попадет в воду шелка, закружится — и ну уплывать, вращаясь.

— Принеси-ка листок побольше, — сказала Сана. — Я нос заклею. У вас тоже, когда загорают, заклеивают носы?

Этого он не знал.

Она была в крошечных трусиках, крошечном лифчике, на плечах у нее слегка шелушилась кожа. Задумавшись, Сана обхватила колени руками…

Саше вдруг показалось, что у нее удивительно длинные руки, тонкие, как у подростка. То и дело Сана спускала пониже бретельки, повертывала лицо к солнцу.

«Здесь хорошо. — думал он. — Рядом с ней — хорошо. С Аней я прислушивался к себе, и думал, как бы мне чего-нибудь лишнего не сболтнуть… А с ней — нет Я как-то уверен в ней. Рядом с ней — уверен в себе. Сестра!

…В Сану влюблено, должно быть, очень много народу… Интересно, а я бы в нее влюбился, если б она не была мне сестрой?»