Отец Александр Мень - [73]

Примерно в то же время о священническом служении сына узнал Владимир Григорьевич. Вот как рассказывает об этом Павел Мень: «…Наша соседка по квартире Агафья Ивановна была верующая, православная, ходила в церковь. И вот, однажды, встретившись с папой на кухне, она доверительно и радостно оповестила: „Владимир Григорьевич, а я и не знала, что Алик ваш служит священником в Алабине. Люди говорят, хороший батюшка“. Папа опешил. Мы его в свою христианскую жизнь не посвящали… Он опасался и за маму, и за нашу судьбу, как мы, верующие, сможем адаптироваться в современном мире. Уже начались хрущевские гонения на Церковь. Обожженный революцией, — брата расстреляли по оговору, за веру сажали беспощадно, — он беспокоился о нас, как мы устроимся в этой жизни. И мы его щадили, защищали от рисковой реальности. Не сказали и о том, что Алик вернулся из Иркутска без диплома. Рукоположенный в дьяконы, он жил при церкви. А папе говорили, что работает биологом и за городом снимает жилье. У Алика уже родилась дочка… И вдруг откровенье от Агафьи Ивановны… Наверное, это был удар. Но он его перенес потому, что у нас была крепкая семья. Любящая, трудолюбивая, общительная. Взгляды, для него неприемлемые, любви не разрушали. И это был главный аргумент в нашу пользу».

Как вспоминает отец Александр, алабинский храм он в шутку называл «аббатством», потому что при этом приходе он жил, в саду был столик, за которым он писал свои книги, и тут же был весь народ. Была даже церковная машина, которую оставили церкви лишь потому, что район был большим (20–30 километров в диаметре), и в день бывало по пять-шесть отпеваний. Свою миссионерскую деятельность отец Александр начал с того, что всегда обращался с проповедью к народу, в том числе во время исполнения треб — на кладбищах и в частных домах.

Когда вышло запрещение ездить по домам отпевать, то отец Александр воспользовался тем, что надо было отпевать человека в доме сотрудника райисполкома. Тот принес батюшке бумажку, подтверждающую, что райисполком, в порядке исключения, не возражает. С того момента каждый раз отец Александр «документировал» таким образом все требы, исполняемые в частном порядке. И когда впоследствии отца Александра вызвал уполномоченный, разгневанный доведенной до него информацией об исполнении священником треб в неположенных местах, то отец Александр вытащил сотни разрешений «в порядке исключения».

Вот как вспоминает о том времени прихожанин алабинского храма Александр Юликов: «Я познакомился с о. Александром в августе 1962 года в Алабине. Мы приехали туда с Женей Барабановым[113] с Николиной Горы, где его родители снимали дачу. В ограде церкви — парк, сад; там стояла беседка, в которой мы и встретились с о. Александром. Ему было тогда 27 лет. Отец Александр был в рубахе-расписухе — они тогда были в моде, — похожей на картину Джексона Поллока[114], залитую кляксами, что, конечно, совершенно не соответствовало привычному облику священника… Это многое предопределило в моей жизни, потому что я, наверное, по-другому относился бы к Церкви, если бы не этот исключительный человек. <…>

Отец Александр отличался тем, что он почти всегда улыбался, контакт с любыми людьми был у него окрашен радостью, а это не соответствует расхожему понятию (тогдашнему, во всяком случае), потому что чаще всего священник — это такой сумрачный человек, серьезный. Я не говорю, что о. Александр был несерьезный — он был весьма серьезный, но при общении с людьми он всегда был очень доброжелательный, очень светлый и улыбчивый. <…>

После знакомства мы с Барабановым приезжали к нему, и он читал нам — двум молодым людям, студентам — лекции, давал литературу из своей библиотеки. Всё это было тогда недозволенной деятельностью. Официально не было такого закона, но для всех граждан Советского Союза было совершенно очевидно, что это запрещено. Священник, который у себя дома читает лекции о христианстве двум молодым людям, был в глазах властей преступником, заслуживающим наказания. <…>

Очень важное для меня событие произошло на Пасху 1963 года. Ну что значило тогда прийти в храм на Пасху? Вокруг стояло оцепление: дружинники и милиция пропускали в церковь только пожилых людей, а молодых — ни под каким видом. Поэтому я приехал довольно рано. До начала службы было еще далеко. Мы беседовали, как обычно, и о. Александр спросил: „А что, собственно, вам мешает креститься?“ Я говорю: „Ничего“. Он: „Ну тогда это грех!“ И мы прошли в другую комнату, где он меня крестил. При этом присутствовали только мы двое, у меня не было, конечно, крестика нательного, и, когда дошло дело до этого, он просто снял с себя крестик и надел мне».

Жена Евгения Барабанова Наталья Комарова вспоминает, как в жаркий день после службы в алабинском храме отец Александр пригласил их искупаться. Они подошли к пруду, и отец Александр, не пробуя воду, сразу вошел в нее. «Он шел и отдавался стихии так, как отдавал себя в руки Всевышнего всегда и во всем»[115].

«…Помню, как в 1963 году мой друг Евгений Барабанов впервые взял меня познакомиться с „очень интересным человеком“, — рассказывает Михаил Аксенов-Меерсон. — Я удивился, что он привез меня к священнику — это была моя первая встреча с православным священником. И отец Александр поразил меня своей легкостью и естественностью обращения, и самое главное (я тогда учился на историческом факультете) — он поразил меня огромным, намного превосходящим мое знанием предмета. Он говорил со мной об истории, о которой, как я тогда понял, я имел очень приблизительное представление.