Отец Александр Мень - [61]

«Наставниками моими (кроме родителей) были люди, связанные с Оптиной пустынью и „маросейской“ общиной отцов Мечевых, — писал Александр Мень. — С самого начала в этой традиции меня привлекла открытость миру и его проблемам».

Еще в возрасте семнадцати-восемнадцати лет, когда Александр интенсивно готовился к церковному служению и много изучал патристику, он видел, что к вере начинают тянуться люди преимущественно образованные, то есть те, кто имеет возможность независимо мыслить. Отсюда он сделал вывод о том, что священник должен быть во всеоружии. Он не видел в этом ничего от «тактики» или «пропаганды». Пример Святых Отцов оказался для него достаточно красноречивым. Александр понял, что усвоение культуры нужно не просто для того, чтобы найти общий язык с определенным кругом людей, а потому что само христианство есть действенная творческая сила.

Когда в возрасте девятнадцати-двадцати лет Александр изучал раннехристианскую историю и писал о ней, он убедился в том, что в его мыслях нет надуманного реформаторства, поскольку они следуют по пути, проложенному традицией. «Традиции святоотеческой христианской культуры противостоял апокалиптический нигилизм, вырождавшийся в секты, а также бытовой обрядоверческий консерватизм, который питался языческими корнями, и, наконец, лжегуманизм, пытающийся осуществлять призвание человека вне веры», — писал он. Под знаком этого противоборства Александр и пытался понять (и описать) историю Церкви. Когда он познакомился с «новым религиозным сознанием» начала XX века в России, стало ясно, что «новизна» его относительна, что оно уходит корнями в ранние времена и само Евангелие. Хотя Новый Завет прямо не касался вопросов культуры (ибо по своей природе он глубже ее), но в его духе содержалось всё, что должно было породить линию, ведущую через апостола Павла к святым Юстину, Клименту и далее к классическим Отцам.

О католической церкви в то время Александр больше всего сведений получал из антирелигиозной литературы, но как только стали доступны более объективные источники, он увидел, что в ней, если говорить о послепатристических веках, творческая и открытая к миру тенденция получила широкое развитие (при этом слепая идеализация католичества была всегда ему чужда). Это открытие послужило исходной точкой для его экуменических убеждений.

В самый разгар изучения католичества (в возрасте 21–22 года) Александр в свободное от занятий в институте время работал в епархиальном управлении истопником и близко соприкоснулся с разложением околоархиерейского быта, которое очень его тяготило. Он понял, однако, что, с одной стороны, церковный маразм есть порождение уродливых условий, а с другой — он уже слишком хорошо знал (изучая Средние века) теневые стороны жизни и истории западных христиан и пришел к выводу о том, что маразм есть категория интерконфессиональная, а не свойство какого-то одного исповедания.

Его отношение к протестантам (и в частности к баптистам) было сложнее. Александр очень ценил евангелический, профетический, нравственный дух, присущий протестантизму. Приехав в 1955 году в Иркутск, он в один день посетил православный собор и баптистское собрание. Контраст был разительный. Полупустой храм, безвкусно расписанный, унылые старушки, архиерей, рычащий на иподиаконов, короткая проповедь которого напоминала политинформацию, а с другой стороны — набитый молитвенный дом, много заводской молодежи, живые, прочувствованные проповеди, дух общинности; особые дни молодежных собраний, куда Александра приглашали. У других протестантов Александр нашел сочетание веры и библейской критики. Он не был согласен с основными установками «Истории догматов» Гарнака, которую тогда изучал, но находил в ней много ценного. При этом Александр, безусловно, не мог примириться с тем, что протестанты оторвались от единства Церкви, считая, что иерархический строй (не говоря уж о таинствах) необходим, ибо создает возможность для Церкви быть реальной силой в мире.

Конфронтации внутри Церкви Александр уделял не меньшее внимание, чем конфликту веры с атеизмом, который был закономерен и предсказан Спасителем. Впрочем, предсказана была и борьба внутри (он помнил слова Христовы о волках в овечьих шкурах, слова апостола Павла о «лжебратиях» и т. д.). По мнению Александра, обличение Господом фарисеев было «внутрицерковной» борьбой, ибо они находились на почетном месте в ветхозаветной Церкви, к которой Христос обращал Свое слово.

В связи с этим вопросом и готовя материалы к истории Церкви Нового времени, Александр стал собирать материалы по обновленчеству, чтобы понять, есть ли в этом какое-то ценное зерно. В Сибири он нашел письма епископов, относящиеся к периоду раскола, прочел книгу Введенского[87] «Церковь и государство». Всё это подтвердило худшие предположения: обновления — на грош, одно властолюбие, политиканство, приспособленчество. Но позднее, во время каникул, в Москве Александр встретился с Анатолием Эммануиловичем Левитиным, и тот рассказал много интересного о Введенском. Будучи участником обновленческого раскола в 1933–1946 годах, Левитин близко знал лидеров обновленческой церкви, а в декабре 1942 года переехал в Ульяновск, где в то время жил обновленческий первоиерарх Александр Введенский. Благодаря общению с Левитиным Александр понял Введенского не только как зловещую, но и как трагическую фигуру, которая в другое время принесла бы Церкви много пользы.