Отец Александр Мень - [37]

«16 апреля 1946 года арестовали Марусю, — вспоминает Анна Корнилова. — Ее взяли по пути из церкви Илии Обыденного, возле станции метро „Дворец Советов“. Прием в поликлинике в этот день начинался в три часа, но пациенты так и не дождались ее, как не дождались и мы — дома. Когда Маруся не вернулась ни вечером, ни утром, ни на следующий день, тревога и беспокойство переросли в уверенность, что случилось непоправимое. В те годы люди исчезали именно так, причем бесследно. Из дома вышел человек… И с той поры исчез…

Недаром тетя Верочка вспоминала, что как-то, уходя от них, прощаясь, Маруся сказала: „Увидимся здесь или не здесь!“ В тот раз обошлось, а вот сейчас — свершилось…

Об исчезновении Маруси мы узнали через день, когда дедушка приехал за мной в Москву, и мы вместе с ним отправились в Лесной поселок. Никто уже не надеялся на ее возвращение. Так продолжалось три дня. На четвертый к дому подъехала большая черная машина. Вошли какие-то строгие, одетые в темное люди, их, кажется, было трое. Проследовав в Марусин кабинет, они разделились: один занялся книжным шкафом, другой письменным столом, — помню его согнутую спину, когда он перебирал содержимое нижних ящиков, — третий принялся за фотографии, иконы и картины на стенах.

Все было непонятно, и никто ничего не объяснял. Впрочем, меня довольно быстро выпроводили на улицу. Возле окон стояла толпа любопытных. Они переглядывались и переговаривались. У дверей замерла длинная черная машина, к которой даже бойкие мальчишки боялись подступиться, так грозно и необычно было ее появление; да и взрослые вели себя тихо. Прошло порядочно времени, пока я нашла способ снова проникнуть в дом. Здесь царствовали хаос и неразбериха. Все суетились и уже заметно устали. Один из приехавших занимался теперь Марусиной кроватью. За нею, возле стены, стояло что-то вроде большой картины, обшитой холстом и прислоненной к стене. „Что это?“ — спросил приехавший. — „Это старинная вышивка в чехле, — сказала бабушка, — еще моя мама вышивала…“ Приехавший задумался, видимо, размышляя, распороть холст или так оставить. Но час был уже поздний, все спешили, и „картину“ не тронули.

На самом деле это была, конечно, не вышивка и не картина, а Плащаница — изображение Христа, лежащего во гробе. Плащаница принадлежала одной из закрытых церквей, имущество которой хранили у себя дома прихожане, сберегая от разграбления. Подобное хранение классифицировалось властями как преступление, поэтому каждый рисковал, подвергая себя и свою семью постоянной опасности. Если бы при обыске у Маруси нашли Плащаницу, неизвестно, увидели ли бы мы ее когда-нибудь…

После десяти лет отсутствия, которые для нее обернулись тюрьмой, лагерем и ссылкой, мы встретились и вспомнили эти первые четыре дня после ее ареста.

С арестом Маруси, — а вскоре после этого арестовали и старшую ее сестру, Галю, — для нас началась новая жизнь. Мало того, что не стало „кормильца“, так как ее жалованье зубного врача было единственным источником нашего существования, главной стала теперь забота о передачах в тюрьму. Время разделилось — от передачи до передачи, — причем собрать эти передачи — а в основном для них нужен был хлеб — стоило больших усилий. Помогали друзья.

Помню, когда надежды на то, чтобы собрать что-либо, почти не было, приехали тетя Леночка и тетя Верочка. С их появлением стало светлее. Бабушка достала из буфета гарднеровские чашки, красные с золотом, мы пили чай, а потом оказалось, что они привезли всё для передачи. Забота спала с плеч, — Маруся и Галя не остались обделенными.

Однажды тетя Леночка и тетя Верочка извлекли из сумки нечто блестящее: это были маленькие рыбки, завернутые в фольгу. Нам сказали, что это шоколадки. Тогда мы не знали, что это такое, так как кроме сахара и, в лучшем случае, подушечек, ничего (сладкого) не пробовали, но память о блестящих рыбках осталась. Много лет спустя я поняла, что в тюремную передачу было принесено то, что могли отдать детям. Алик и Павлик не получили этих шоколадок, зато в тюремной камере появились серебряные рыбки — символ христианства, символ общинности и духовной поддержки людей, принадлежавших „катакомбной“ церкви».

В том же году были арестованы и другие прихожане «катакомбной» церкви, а отец Иеракс Бочаров и Нина Владимировна Трапани были арестованы еще в 1943 году.

«В 46-м году многих из моих друзей арестовали, — вспоминает Елена Семеновна. — Но мы продолжали ездить в Загорск к матушке Марии, и она до самой своей смерти руководила нами. Верочка, я и дети с самыми сложными вопросами обращались к ней, и она всегда давала правильный ответ, хотя была человеком малообразованным. Всё исходило из ее духовного опыта, любви к людям и всецелой преданности воле Божьей».

Мария Витальевна Тепнина, как и большинство прихожан «катакомбной» церкви, была арестована за «участие в антисоветской церковной организации и антисоветскую агитацию». Арест человека, регулярно читавшего Евангелие с Аликом и Павликом и входившего в круг ближайших друзей Елены Семеновны и Веры Яковлевны, ставил под удар всю семью Меней, включая Владимира Григорьевича. Однако «чаша сия» их миновала. Елена Семеновна и Вера Яковлевна независимо друг от друга были вызваны на допрос на Лубянку, где провели много часов, и обе были выпущены на следующий день. Следователи допрашивали их о церковных знакомствах. Поскольку отец Серафим никогда не знакомил между собой своих духовных детей, у сестер были все основания не называть при допросе никого из своих знакомых. Алик, не сомкнувший глаз всю ночь и молившийся о своих самых близких людях, знал, что всё произошло по воле Божией. Как стало известно позже, ни один из арестованных друзей также не назвал Меней в числе прихожан «катакомбной» церкви.