От убийства до убийства - [91]

– Она не умеет читать.

Эти негромкие слова произнесла дочь старухи. Она сидела рядом с матерью, держа в левой руке ее чашку и нетронутое сахарное печенье. Мурали, на миг замявшись, протянул брошюру дочери, и та взяла книжечку, точно нечистый носовой платок, двумя пальцами правой.

Товарищ улыбнулся оконной решетке – трудно было сказать, попало ли в сферу его внимания что-либо из происшедшего в Приемной за последние несколько минут. Человеком он был худым, лысым и смуглым, с впалыми щеками и блестящими глазами.

– Сначала у нас в Индии была только одна партия, истинная. Она не допускала никаких компромиссов. Однако вожди этой истинной партии поддались соблазну буржуазной демократии и решили пойти на выборы. В этом состояла их первая ошибка, и ошибка роковая. Вскоре в истинной партии произошел раскол. В ней появились новые ответвления, старавшиеся восстановить изначальный дух партии. Однако и их постигла порча.

Мурали протер полки шкафа, попробовал привести в должный вид разболтавшиеся петли у дверцы. Товарищ Тхимма не допускал эксплуатации наемного пролетарского труда. А Мурали пролетарием не был – он происходил из влиятельной семьи землевладельцев-браминов, и, стало быть, ему черный труд мог принести только пользу.

Товарищ тяжело вздохнул, снял очки и отполировал стекла подолом своей белой хлопковой рубашки.

– Подлинную веру сохранили только мы – члены Коммунистической партии Индии, марксистско-маоистской. Мы одни придерживаемся истинной dialectics. И знаете, сколько в нашей партии членов?

Он надел очки и снова вздохнул, теперь уже удовлетворенно.

– Два. Мурали и я.

Товарищ, слабо улыбаясь, смотрел на решетку. Старуха, решившая, что он закончил, положила ладонь на голову дочери и сказала:

– Она незамужняя, сэр. Мы просим у вас немного денег, чтобы выдать ее замуж, вот и все.

Тхимма вперился взглядом в дочь. Мурали поморщился. «Все-таки ему порой недостает деликатности», – подумал он.

– Нам никто не помогает, – продолжала старуха. – Родные со мной даже разговаривать не хотят. Люди моей собственной касты не…

Товарищ хлопнул себя ладонями по бедрам:

– Кастовый вопрос есть не более чем проявление классовой борьбы, Мазумдар и Шукла с определенностью установили это еще в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. Я отказываюсь оперировать в нашей дискуссии понятием «каста».

Женщина взглянула на Мурали. Он кивнул, словно желая сказать: «Продолжайте».

– Муж говорил, что о бедняках вроде нас только одни коммунисты и заботятся. Говорил, что если бы на земле правили коммунисты, то беднякам не приходилось бы терпеть такие лишения, сэр.

Товарища эти слова, похоже, смягчили. Некоторое время он смотрел на старуху и ее дочь, потом пошмыгал носом. Пальцы его, казалось, искали что-то. Мурали понял – что. Уходя в кладовку, чтобы вскипятить еще чаю, он услышал, как Товарищ заговорил снова:

– Коммунистическая партия Индии, марксистско-маоистская, не является партией бедняков – она является партией пролетариата. Прежде чем мы перейдем к обсуждению вопросов о помощи или о сопротивлении существующему режиму, необходимо полностью усвоить это различие.

Снова поставив кастрюльку на огонь, Мурали совсем уж было собрался бросить в нее заварку, но вдруг задумался: почему дочь старухи так и не притронулась к чаю? Его охватило подозрение: может быть, он кладет в кастрюльку слишком много чайного листа, – может быть, способ, которым он почти двадцать пять лет готовит чай, в корне неверен?

Мурали сошел с 67-го автобуса на остановке «Деревня Соляного Рынка» и зашагал по главной улице, огибая натеки навозной жижи и рывшихся в земле белых свиней. Сложенный зонт он нес на плече, точно боец дубину, дабы не замарать в навозе его металлический наконечник. Расспросив мальчишек, затеявших посреди деревенской улицы игру в камушки, он вскоре нашел нужный дом – на удивление большой и импозантный, крытый листами рифленой жести, придавленными, чтобы их не смывали дожди, большими камнями.

Мурали толкнул калитку и вошел во двор.

На крючке у двери висела домотканая хлопковая рубашка – осталась от покойного, решил Мурали. Как будто он все еще здесь, просто прилег вздремнуть и сейчас выйдет и наденет ее, чтобы встретить гостя.

К передней стене дома были прикреплены яркие, вставленные в рамки изображения богов, дюжина, не меньше, а среди них – портрет пузатого местного гуру с приделанным к голове огромным нимбом. У стены стояла голая истертая раскладушка, чтобы гостям было на чем посидеть.

Мурали снял у двери сандалии, подумал – не постучаться ли? Нет, в доме, который совсем недавно посетила смерть, это выглядело бы чрезмерной назойливостью, лучше подождать, пока из него кто-нибудь выйдет.

Посреди двора возлежали две белые коровы. Когда они шевелились, что случалось не часто, на шеях их позвякивали колокольчики. Перед ними простиралась лужа, в которой отмокала солома для сечки. Черный бык с облепленным зелеными травинками мокрым носом стоял у дальней стены двора, жуя траву, полный мешок которой вывалили специально для него на землю. Эти животные, думал Мурали, не ведают в нашем мире забот. Их кормят даже в доме недавно покончившего с собой человека. Они правят жителями деревни, не прилагая к тому никаких усилий, как будто человеческая цивилизация перепутала слуг с хозяевами. Сердце Мурали сжалось. Он не мог оторвать глаз от этого толстого скота, от его раздувшегося пуза, от лоснящейся кожи. Он слышал запах навоза, затвердевшего на заду быка, видимо присевшего какое-то время назад на кучу собственных экскрементов.