Настаивая на понятии позиции, мы не противопоставляем cogito — по существу, мысли и познанию — некую волю или чувство, или заботу, более фундаментальные, чем мысль. Напротив, мы полагаем, что феномены света и ясности — и солидарной с ними свободы — преобладают и над волей, и над чувством; что чувства строятся согласно модели «снаружи-внутри» и в определенной мере справедливо могли рассматриваться Декартом и Мальбраншем как «неясные мысли», «сведения» о внешнем, касающемся нашего тела; что воля в своем движении изнутри наружу уже предполагает мир и свет. Чувства и воля находятся за cogito. Декарт и Хайдеггер рассматривали волю и чувство в перспективе cogito. Всегда искали его объект, cogitatum; волю же и чувство анализировали как формы восприятия.
Но за cogito, или, скорее, за сведением cogito к «мыслящей вещи», мы различаем ситуацию, предшествующую расколу бытия на «внутри» и «снаружи». Трансценденция не является главным шагом онтологической авантюры. Она основана на нетрансцендентности позиции. Далеко не являясь простым отрицанием ясности, «неясность» чувств свидетельствует об этом предшествующем событии.
Утверждение Я в качестве субъекта привело нас к концепции существования, отличной от модели эк-стаза. Взять на себя существование не значит войти в мир. Вопрос «Что значит существовать?» действительно отличается от вопроса «Что представляет собой объект, который существует?» Онтологическая проблема встает до раскола бытия на внешнее и внутреннее. Вписанность в бытие не есть вписанность в мир. Путь, ведущий от субъекта к объекту, от Я к миру, от одного мгновения к другому, не проходит через ту позицию, где существо пребывает в существовании, позицию, отмеченную беспокойством, которое внушает человеку собственное существование, чуждость до сих пор столь привычного факта, что он здесь, столь неизбежная, привычная — и вдруг ставшая непостижимой — необходимость брать на себя существование. В этом, в конце концов, и состоит подлинная проблема человеческого удела, безразличная к любой науке и даже эсхатологии и теодицее. Она не заключается в вопросе, какие «истории» могут произойти с человеком, какие действия соответствуют его природе, ни даже в том. каково его место в действительности. Все эти вопросы уже ставятся в заданном космосе греческого рационализма, в театре мира, где места полностью готовы к приему существующих. Мы же искали событие, предшествующее такому размещению. Оно касается значения самого этого факта: в бытии есть бытующие.
