От руин Карфагена до вершин Атласа - [17]

Музей революции расположен в основании недавно воздвигнутого Памятника шахиду («павшему бойцу»). Это три прильнувших друг к другу гигантских каменных лепестка, хорошо видных из разных концов города. Монумент высоко взметнулся над районом Аль-Маданийя, расположенным в верхней части алжирской столицы. Именно в этом районе, который тогда назывался Кло Саламбье, состоялось в июле 1954 г. совещание 22 руководителей патриотов-подпольщиков, принявших решение о начале вооруженного восстания. С этого восстания в ночь на 1 ноября того же года и началась алжирская революция. Ее преемственность символизируют застывшие у Памятника шахиду статуи — партизана-муджахида с автоматом и бойца Национальной народной армии современного Алжира, высоко поднявшего факел, воплощающий неугасимое пламя революции.

У входа в музей двое часовых, замерших в почетном карауле, видимо, так понравились своей выправкой Шарлю-Роберу Ажерону, что он решил пошутить: «А они — не советские?» Я, естественно, отреагировал, абсолютно гарантировав Ажерону, что перед ним — подлинно алжирские, а не советские солдаты. Надо было видеть изумление моего собеседника, тем более что советского алжироведа он видел вообще впервые в жизни и вовсе не думал встретить его на коллоквиуме.

Мы быстро нашли общий язык. В Алжире и за его пределами Ажерона считают алжироведом номер один. Но даже ему, имеющему доступ к архивам практически всех стран Запада, так и не удалось ознакомиться со многими документами французских властей в Алжире за период алжирской революции: «Они хранятся в Экс-ан-Провансе, но пока закрыты». Этот высокий, мощного сложения, веселый бородач успевает следить за почти всей литературой об Алжире, издающейся в разных странах мира, готовить большое исследование о французском колониализме, читать лекции в Париже, работать в архивах Вашингтона, выступать на коллоквиуме в Алжире (кстати, он очень торопился вернуться во Францию на занятия в университет). И как все талантливые люди, Ажерон очень мягко реагирует на любое с ним несогласие: «Я же не святой Августин!»

Его оценки историков Алжира были точны и метки, а знание трудов алжирских исследователей — эмигрантов за пределами Алжира — поразительным. На мое предложение приехать в СССР и ознакомиться с нашей работой, Ажерон ответил: «Я недавно был в СССР как турист. Но, к сожалению, не знал, что у вас Алжиром серьезно занимаются. Поэтому встреч с алжироведами не искал. Да и поездка была в основном развлекательной». Я вспомнил в связи с этим, что и мы, находясь где-либо в турпоездке, меньше всего думаем о том, как бы использовать это пребывание еще и для работы.

В числе достопримечательностей Алжира — Дворец культуры. Он также был выстроен незадолго до 30-й годовщины революции. На террасе его еще лежали большие пакеты с керамической плиткой из города Кальяри на Сардинии (кстати, искусство керамики там возникло в эпоху владычества арабов из Магриба), из канадского Монреаля и даже из Японии. Строительство было закончено, как у нас говорят, «в основном». Предстояла еще отделка, в том числе облицовка некоторых частей здания мозаичным декором. Но дворец уже поражал роскошным оформлением внутреннего двора, великолепным и разнообразным украшением потолка, мраморными плитами пола. Как и все другие достижения современной алжирской архитектуры, Дворец культуры отдавал щедрую дань традициям андалусского зодчества, самим своим обликом подчеркивая преемственность поколений мастеров национальной культуры, бережно хранящих художественное наследие предков.

При осмотре дворца рядом со мной оказался Жозеф Керлан. Когда-то он служил в порту города Алжир, потом стал монахом и подобно многим католическим служителям выступил против колониальных порядков, последовав примеру местного архиепископа Дюваля, которого колониалисты прозвали «Мухаммед Дюваль» за его проалжирскую позицию. «Монсеньор Дюваль и сейчас еще занимает свой пост, — сказал Керлан, — хотя ему уже восемьдесят один год». Керлан в годы революции занимался тем, что прятал от французской полиции подпольщиков ФИО и компартии Алжира. Поэтому он знал почти всех вождей революции, а также таких ее героев, как всемирно известный журналист-коммунист Анри Аллег, вместе с которым впоследствии оказался в одной камере.

Керлан рассказывал о своих встречах с творцами революции (его доклад на коллоквиуме был посвящен Баджи Мухтару, партизанскому вожаку на северо-востоке страны, погибшему в первых революционных боях через три месяца после их начала). От этого глубоко верующего человека с печальным взглядом и тихим голосом, много претерпевшего, исходила спокойная уверенность в том, что справедливость в конце концов восторжествует, если постоянно и ежечасно творить добро и заботиться о людях. Конечно, нрав был в свое время министр труда и социального обеспечения Алжира Мухаммед-Саид Мазузи, взявший Керлана к себе на работу, хотя аббат и сохранил французское гражданство. Мазузи, сам 17 лет просидевший во французской тюрьме, прекрасно знал, чем может быть полезен Алжиру такой человек, как Керлан, христианин, много добра сделавший алжирским патриотам, исповедующим ислам.