От прощания до встречи - [51]

До сих пор у Валентины Александровны, как и у ее коллег, все шло благополучно, и госпиталь был на хорошем счету. Жора Наседкин мог все изменить. Случись с ним несчастье, тень так или иначе пала бы на весь госпиталь. Начальника беспокоил в первую голову престиж, а перед Валентиной Александровной стояли синие глаза Жоры, юные и беспомощные, и одна мысль о том, что они навсегда могут погаснуть, приводила ее в отчаяние.

Слова капитана Крутоверова без промаха попали в ее сердце, и она не в силах была скрыть своей тревоги и растерянности. Она вспыхнула и почти в тот же миг побледнела. Мне было жалко ее. Зачем завел капитан этот разговор? Неужели есть у него хоть капля сомнения? Все она сделает, все, что сможет. Но ведь не бог она. Добрее, сердечнее бога, но не всемогуща.

— Да, надо браться, — сказала она тихо, виновато, хотя давно уже взялась, давно отдает парню все свое умение, все силы, и вины за ней никакой не было.

— Капитан по армейской привычке полагает, что если операцию как следует подготовить да прибавить быстроту, решительность, натиск, то в успехе можно не сомневаться, — сказал я не без ехидства, чтоб поддержать Валентину Александровну, а она, похоже, не очень и хотела этого.

Капитан, конечно, представлял себе разницу между операцией армейской и госпитальной, понимал, что хирургу, кроме решительности, нужно еще и уменье. Но он безоглядно верил в Валентину Александровну, в ее могущество. Это было ей по душе, и она, видимо, не хотела, чтоб он расставался с этой верой.

— Решительность надобна всюду, — сказала Валентина Александровна. — И быстрота нужна, и натиск. Спасибо вам, — добавила она, вставая. — Пойду, дел по горло.

Когда она скрылась из виду, капитан повернулся ко мне.

— А ты, оказывается, занозистый, — сказал он весело. — Моряки все такие?

— Все, — ответил я. — Особенно когда приходится иметь дело с фрунт-пехотой.

Он рассмеялся. Что ж, пусть смеется, коль весело. Это лучше, чем если б он молча уставился в потолок, один на один со своими тягучими мыслями. Взгляд его скользнул вверх, прочно там на чем-то остановился, и смеха как не бывало. Он весь подобрался, лицо его стало задумчивым. В чистом небе парила стайка белых перистых облаков. На нее, на эту стайку, и был устремлен его взгляд.

— Видишь? — спросил он, не отрывая глаз. — Ты хорошенько смотри. Высь какая… Легкие, прозрачные, ни одного пятнышка. — Лицо его просветлело, он стал похож на святого. — Если хочешь знать, тучи должны были пройти над землей, гроза вчерашняя должна была пробушевать с огненной молнией, чтоб эти белые лепестки могли взвиться высоко в небо. А ты с фрунт-пехотой…

Я не возражал ему. Стайка перистых облаков и меня настроила на высокий лад.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

После рентгена Валентина Александровна прописала мне каждодневный массаж и лечебную гимнастику.

На первых порах стопой моей занималась угрюмая сестра Тамара, не верившая ни в гимнастику, ни в массаж.

— Разве можно терпеть в своем теле немецкую железяку? — говорила она. — Вырезать ее да выбросить подальше, и делу конец.

Вскоре ей пришло известие о ранении мужа, и она, выпросив отпуск, уехала к нему в Саратов, где он лечился. На очередной массаж вместо Тамары совсем для меня неожиданно пожаловала Ольга Костина. Я был удивлен.

— Вы недовольны? — спросила она, ставя мою ногу в тазик с теплой водой.

— Наоборот, — ответил я. — Теперь моя стопа будет гнуться, как лозинка.

— Не смейтесь. Стопа ваша будет гнуться. Не сразу, конечно, но будет, могу вас уверить.

Она улыбнулась и взялась за дело. Насухо вытерла стопу, смазала вазелином и мягко ощупала каждую жилку. Слегка наклонившись, заработала длинными пальцами. Сперва медленно, едва касаясь, потом быстрее, быстрее, с нажимом. Было чуть-чуть щекотно и удивительно, сказочно хорошо. Я чувствовал, как оживали, заряжались и приходили в действие самые глубинные клетки.

— Кто тебя послал мне? — спросил я. — Какой бог?

— Валентина Александровна, — ответила она, улыбнувшись. — Не хочешь ли ты, спрашивает, флотскому лейтенанту помочь? Федору Жичину из двенадцатой палаты? Отчего же, думаю, не помочь доброму человеку. Ты добрый?

— Как тебе сказать.

— Добрый, я знаю.

Мягкая улыбка играла на ее лице, щеки разрумянились, на лбу выступили капельки пота.

— Отдохни, — сказал я. — Куда спешить-то?

— Пожалуй. — Она подняла голову, достала платочек, вытерла пот. — Будто дрова пилила. Рабо-отница…

— Без привычки?

— Привы-ыкну.

Не так давно мы говорили с Ольгой открыто, прямодушно, будто знали друг друга чуть ли не с рожденья, а сейчас отчего-то разговор у нас не клеился.

— Откуда Валентина Александровна узнала о болтовне ваших девчонок? — спросил я.

— Ума не приложу! — Ольга задумалась. — С каждой говорила, девчонки божатся… Может быть, собрание комсомольское провести?

— Что ты! — возразил я. — Тогда наверняка пойдут разговоры, да еще какие — не остановить.

— Что же делать-то? — она смотрела на меня и растерянно моргала глазами. — Я и сама хотела у тебя спросить…

Сейчас, пожалуй, что ни делай, все будет плохо. Только любопытство разжигать.

— Поговорили — и хватит, — сказал я. — Валентина Александровна все равно знает, а Борис… Бориса я постараюсь оградить. Сейчас самое лучшее — будто ничего не произошло.