От прощания до встречи - [52]

Привезли на перевязку раненого, и разговор наш прервался. Сильные пальцы Ольги вновь заплясали-забегали по злополучной моей стопе. Вслед за коляской в кабинет вошла Валентина Александровна. Она зорко нас оглядела, улыбнулась едва заметно и посоветовала нам перейти в другой кабинет.

— А мы уже почти закончили, — ответила, смутившись, Ольга.

— Тем более, — сказала Валентина Александровна.

Мы вышли в коридор, заглянули в один кабинет, в другой — они были заняты — и решили направиться в нашу палату. Ольга пропустила меня вперед, поотстала немного и сказала, что хочет посмотреть на мой шаг. Я старался идти лучше, прямее, а получалось у меня хуже обычного.

— Иди легче, как всегда ходишь! — крикнула она вслед. — Вот так, вот так, молодчина.

Она догнала меня, взяла за руку.

— Скоро ты совсем перестанешь отставлять ногу.

— Дай бог, — ответил я.

Едва мы вошли в палату, сосед мой Борис Крутоверов, читавший книгу о Суворове, поднялся с постели, обмолвился шуткой с Ольгой и спешно куда-то засобирался.

— Куда вы, Борис Трофимыч? — спросила Ольга. Она, как и я, опасалась за него: вдруг и ему наболтают невесть что.

— Дельце одно у меня есть, — ответил он уклончиво. Никакого дела у него не было, захотел нас оставить одних.

Когда он вышел, мы переглянулись и оба смутились.

— Попробуем теперь расшевелить ее. — Ольга кивнула на стопу. Она усадила меня на кровать, сама села рядом на табуретку и положила мою ногу к себе на колени.

— Если будет больно, не терпи, говори сразу, я должна это знать.

Начала она с пальцев. Потрогала, погладила, посгибала и поразгибала суставы. Потом перешла к стопе. Вниз стопа опускалась легко, свободно, а вверх почти не двигалась. Это и мешало мне ходить. Ольга пошла на хитрость: не двигается вверх — бог с ней, пока потерпим, попробуем подать ее слегка влево да вправо. Попыталась и расцвела в улыбке: влево стопа подалась. Не на много, на самую малость, но подалась. И вправо пошла.

Не веря своим глазам, Ольга осторожно, не спеша повторила оба движения.

— Видишь?! — воскликнула она. Глаза ее горели, на лбу и на кончике носа блестели капельки пота. — Сейчас влево да вправо, а потом и вверх пойдет. Как миленькая пойдет!

Она еще раз коснулась пальцев, обняла ладонями стопу, легонько тормоша ее и поглаживая.

— Не больно было? — спросила она.

— Ни капельки.

— Ты не обманываешь? Говорят, все моряки — обманщики. У них, говорят, в каждом порту есть женщины, и живут они с ними как обвенчанные. Это правда?

Она смотрела на меня светлыми глазами и ждала ответа, а мне было смешно.

— Это тебе бабушка сказала?

— Может быть, и бабушка. Какая тебе разница?

— А все же?

— А как ты узнал? Давай говори.

Я взял ее руку и поднес к своей щеке. Щеки у меня пылали, а ладонь ее была холодная.

— Очень просто, — ответил я. — По одному слову. Кто из твоих подружек захочет в наше время венчаться? Никто. Стало быть, и разговор про венчание они не заведут. Одна бабушка твоя и остается.

— И правда, — сказала она сокрушенно. — Как же это я? Так ведь и тайну военную выдать можно.

Чистая, бесхитростная, она показалась мне светлой звездочкой на зловещем грозовом небе войны. Может быть, такой вот манящей звездочкой и жив человек, ради нее борется, воюет, идет на смерть.

— Тайну военную ты не выдашь, не бойся, — успокоил я Ольгу.

— Ты отвечай на вопрос, — потребовала она. — Забыл, что ли?

Я не забыл. Как забудешь? Если б знал, что сказать, сразу же, наверное, и ответил бы.

— Видишь ли… Я ведь и моряком-то настоящим был чуть больше года. На корабль пришел перед самой войной. Может быть, и есть такие, о каких ты говоришь… Но я думаю, вранья больше…

Пряча улыбку, она непроизвольно погладила мою стопу, и я понял, что ответ пришелся ей по душе. За дверью в коридоре кто-то громко окликнул Валентину Александровну, Ольга пропустила это мимо ушей. Она смотрела мне в глаза, а пальцы ее пружинисто и нетерпеливо ходили по стопе.

Что еще я мог рассказать ей?

С девушками мне всю жизнь не везло. В школе я целых полгода был влюблен в Клавочку Синицину, худенькую бледную девочку-одноклассницу. Все в ней было заурядное, пожалуй, даже невзрачное. Все, кроме глаз. Черные с глянцевитым отливом, они пронизывали и бросали в дрожь. В то время на клубной сцене я впервые услыхал душещипательную песенку «Очи черные, очи жгучие» и был твердо убежден, что ее сочинили про Клавочкины глаза. А думал так потому, что глаза ее очень мне нравились, но я и боялся их. День ото дня я стал от них худеть и опасался, что они иссушат меня совсем (тетушка моя, у которой я в то время жил, не раз говаривала, что черные глаза не только иссушить могут, но и с ума свести). Тем более что и встретился я с ними в недобрый час, когда поколотил Вовку Авдонина, своего двоюродного брата. Мне и самому было жалко его, а тут откуда ни возьмись эта Клавочка со своими жгучими осуждающими глазами.

Потом она, правда, простила мне эту драку. После того как я ввязался в другую — с Петькой Евстигнеевым, который ни за что ни про что обидел Клаву, оскорбив ее при всем классе. В схватке этой досталось изрядно и мне, домой я пришел с разбитым носом, но, по общему признанию, все-таки вышел победителем. Я был не сильнее Петьки, но мне сочувствовал и болел за меня весь класс, и силы мои от этого удваивались. Случись перевес на Петькиной стороне, ребята за меня наверняка бы вступились.