От отца к сыну. Как передать ребенку христианские ценности - [12]

Одно обстоятельство мучило меня больше всех остальных: неизбежное и безжалостное ничто пожирало все самое для меня дорогое, пожирало моего отца и мою мать, моих братьев и сестер и моих друзей. Я ощущал некую подвешенность, неустойчивость бытия, вокруг меня все рушилось.

Я смотрел, как моя мать работает по дому, и плакал от ощущения, словно что-то уносит ее от меня, и даже моя любовь к ней казалась хрупкой. Все, что было мне дорого, теряло под собой основу.

Год или два я прожил в глубочайшем кризисе – естественно, отдалившись от жизни Церкви, слова которой были для меня пустым звуком. Более того, я со злостью обрушивался на свою сестру, которая тем временем познакомилась с движением Comunione e Liberazione[9]. Я повторял: «Ну скажи, от чего спас тебя твой Спаситель, от чего твой Искупитель тебя искупил? Вы такие же, как все остальные, вы даже хуже других, вы страдаете и умираете как все: где же спасение? От чего Он тебя спас? Когда ты выходишь с воскресной мессы, что такого ты можешь сказать о себе, чего не могу сказать о себе я?»

Тогда (ей было 19 лет) она еще не могла ответить так, как сегодня ответили бы мы все: отличием, которое Иисус принес в ее жизнь, было ее «я». Человеческое «я»: личность, которой раньше не было, самосознание, которого раньше не было, – то, что я на самом деле искал.

Чего не хватало в воспитании, которое я получил? С моими родителями случилось то же, что потом произошло с отцом одной из моих учениц несколько лет спустя. Я кратко остановлюсь на эпизоде встречи с ним.

Итак, однажды ко мне пришел отец одной из моих учениц, отличавшейся несколько вызывающим поведением. Он был в волнении и печали, его дочь приносила ему большие страдания. В тот вечер он пришел ко мне домой, мы вместе поужинали, и он рассказал о проблемах, которые его тревожат (он понимал, что между мной и его дочерью завязалась дружба). В конце рассказа он разрыдался, а потом отвернул рукав рубашки и, показывая на свои вены и ударяя по запястью, почти в отчаянии закричал: «Профессор, вера у меня в крови, но я не могу никому ее передать. А вы можете? Ведь вы действительно можете; прошу вас, сделайте это. У меня она в крови, но я не могу поделиться ею даже со своей дочерью».

В тот момент я понял, что вся проблема Церкви заключается в методе, в пути; и вся гениальность идеи, предложенной отцом Джуссани Церкви и миру, состояла в открытии того, что, если вера вновь станет событием настоящего, ее можно будет передать, сообщить другим.

Потом я понял, в чем драма этого папы. Он думал, что его отделяет от дочери одно поколение.

А на самом деле между ними легла пропасть в четыреста, пятьсот лет – целая эпоха, культура которой посредством телевидения и школы нивелировала всю его традицию, все, чем он жил.

Вот чего не хватало ему и моим родителям: осознания этой дистанции и метода, пути, чтобы ее преодолеть. А преодолеть ее можно лишь в том случае, если христианство вновь будет воспринято в его изначальной всеохватности: как живое присутствие, способное по-новому осветить противоречия жизни. Не решение проблем, а новый подход к их решению, не теория, противопоставленная другим, а, говоря словами Романо Гвардини, «опыт великой любви, светом которой освещается любое событие».

Это великий призыв, с которым Бенедикт XVI обратился в Вероне к Итальянской Церкви: расширяйте разум, исследуйте современность, чтобы найти в ней все позитивное и в то же время выявить недостатки нигилистичной и релятивистской культуры, сформировавшейся в последние века и в разных аспектах враждебной человеку[10].

Потом произошла встреча с отцом Джуссани: это был словно гром среди ясного неба. Он пришел к нам домой. Моя мама тогда очень болезненно переживала тот факт, что старший из моих братьев, который был в семинарии, на волне протеста покинул ее и не только перестал ходить в церковь, но и основал одну из первых в наших местах внепарламентскую группировку вместе с другими семью бывшими семинаристами. Отец Джуссани познакомился с моими родителями. Он исповедал мою маму, которая, верно, поделилась с ним своими тревогами. Брата в тот день не было дома. Через неделю из Милана на его имя пришла посылка. Это были книги. К моему величайшему изумлению, среди них не оказалось ни Библии, ни даже Евангелия, а был «Капитал» Маркса и еще несколько сочинений подобного рода.

В тот день я впервые задумался о том, что Бог, может быть, все же существует – ведь поступить так мог только Он. Я подумал, что одно из имен Бога – милосердие, любовь, благодаря которым Он идет тебе навстречу там, где ты находишься: не требует от тебя изменения, не призывает к совершению каких-то действий, а просто приходит туда, где ты живешь – с твоими вкусами, интересами, характером, с твоими грехами…

Увидев, как Джуссани без страха, без опаски, что его действия будут восприняты как не подобающие его положению, дарил Карла Маркса моему брату, зная о его увлечении, я понял: воспитание – это живое милосердие, руководствуясь которым Бог приходит к нам на встречу туда, где мы находимся. Так во мне зародилось подозрение, что этот человек и в самом деле имеет какое-то отношение к Богу; он никогда не попросил бы меня измениться, прежде чем полюбить меня – он любил меня таким, каким я был.