От начала начал. Антология шумерской поэзии - [69]

Городские суда на причале разрушает и пожирает.

К основанью небес их сгоняет. Рыдает народ.

Энлиль бурею огонь зажигает. Рыдает народ.

Огонь с диким ветром объединяет.

Тучи, что дождем дождят, ныне огнем огнят.

Дня сияющие лучи, добрый свет он убрал.

В стране не сияние дня восходит, а словно звезда пламенеет заката.

От ночи, что радость несет и прохладу, южный ветер он убрал.

Кубки людей наполнены пылью. Рыдает народ.

Черноголовые! Ветры по ним гуляют. Рыдает народ.

Шумер в охотничьей ловушке.[857] Рыдает народ.

Могучие стены Страна возводит — буря их пожирает.

Бурю ночную не умолить слезами.

Буря, что все сокрушает. Страну потрясает.

Буря город, словно потоп, разрушает.

Буря, что Страну погубила, легла на город тяжким безмолвьем.

Буря, что все загубила, пришла, беременная злобой.

Буря, что огнила, принесла народу голод.

Буря, ярости Энлиля приказ, что Страну разделила,

Ур как покрывалом покрыла, покровом его одела.

Это пятая песнь.

Буря, словно лев,[858] бьет, рыдает народ.

Повторенье строки да будет.

Когда день озарил город, этот город лежал в руинах.

Отец Нанна, этот город в руинах. Рыдает народ.

Когда день озарил страну — рыдает народ,[859] —

Его люди — не черепки битые — вокруг лежат.

Его стены насквозь пробиты — рыдает народ.

В главных воротах, где прежде ходили, лежат трупы.

На его площадях, где праздники были, навалены люди.

В переулках и улицах, где раньше гуляли, лежат трупы.

В местах, где праздники прежде справляли, людей навалены груды.

Кровь страны, словно медь и свинец в плавильные печи текущие, льется.

Ее мертвецы, словно жир овечий, на солнце тают.

Мужи, что сражены топором, шлемы[860] свои надеть не успели.

Словно олени,[861] ловушкою пойманные, земли наглотались своими ртами.

Мужи, что были копьем пробиты,[862] перевязи надеть не успели.

Вот гляди, как будто там, где мать их рожала, лежат, своею залитые кровью,

Те, что дубинками[863] сражены были, их руки перевязь повязать не успели.

Без опьяняющего питья пьяны, головы набок они склонили.[864]

С оружием стоявший, оружьем сражен. Рыдает народ.

От оружья бежавший, бурей сметен. Рыдает народ.

Бедняков и богачей Ура[865] — всех их охватил голод.

Старики и старухи, что из дома не вышли, в пламени они погибли.

Малышей, что на материнских коленях лежали, словно рыбок, унесло водою.

Кормилицы! Опустели их полные груди.[866]

Решенья Страны удалены. Рыдает народ.

Разум Страны трясина сосет. Рыдает народ.

Отец от сына отвернулся. Рыдает народ.

В городе супруга брошена, дитя покинуто, добро рассеяно.

Черноголовые с мест насиженных сорваны.

Госпожа их, подобно вспугнутой птице, из града вылетела.

Нингаль, подобно вспугнутой птице, из града вылетела.

На добро, что Страною накоплено было, грязная рука легла.[867]

Над богатством, что Страною приумножено было, огненный дождь идет.

Вдоль каналов Страны Гибил очищающий дела свои творит.

Экиширгаль, гора его неприступная, разуму недоступная,

Дом сей непорочный, топорами огромными до основания срыт.

Субареи и эламиты, грабители, в ничто его превратили.[868]

Храм святой лопатами срыли. Рыдает народ.

Город в развалины превратили. Рыдает народ.

Госпожа его — «а-а, дом мой» — вопит.

Нингаль — «а-а, город мой» — вопит.

«Я госпожа, а град мой разрушен, а дом мой погублен!

О Нанна, Ур разрушен, народ его раскидан!»

Это шестая песнь.

В своем загоне, в своем стойле сказала жена горькое слово:

«Город бурею снесен».

Повторенье строки да будет.

Нингаль, матерь своего града, точно враг-неприятель, стоит под стеною.

Госпожа о доме своем разрушенном горючие льет слезы.

Царица о своей святыне, об Уре загубленном, горько рыдает:

Воистину Ан мой город проклял, разрушил мой город!

Энлиль дом мой погубил, лопатою срыл!

Над теми, кто из долин ко мне поднимался,[869] он зажег огонь, — а-а-ай, город мой, он и впрямь разрушен!

На тех, кто с гор ко мне спускался, пламя Энлиль швырнул.

Пред городом он мне предместье разрушил, — а-а-ай, город мой, — я кричу.

В городе внутренний город разрушил, — а-а-ай, дом мой, — я кричу.

В предместье все дома разрушены, — а-а-ай, город мой, — я кричу.

В городе все дома разрушены, — а-а-ай, город мой, — я кричу.

Словно добрые овцы, мой город не множится[870] — ушел его верный пастырь.

Словно добрые овцы, Ур не множится — ушел его подпасок.

Мой бык не живет в загоне[871] — ушел его загонщик.

Не живут в хлевах мои бараны — ушли их стражи.

Протоки города песком засыпаны, убежищем лис они стали.

Вода проточная по ним не бежит — водохранитель их ушел.

В полях города зерно не всходит — ушел их пахарь.

В полях, что словно лопатою срыты, сорные травы ныне всходят.

Сады и рощи мои, что мед и пальмовое вино приносили, колючки горные ныне приносят.

Степи мои цветущие, благоуханием пьянящие, словно печи, дочерна сожжены.

Мое добро, словно могучим натиском саранчи сметено, — мое добро! — я кричу.

Мое добро, кто с долин вышел, в долины унес, — мое добро! — я кричу.

Мое добро, кто с гор спустился, в горы унес, — мое добро! — я кричу.

Серебром моим серебра не знающие ныне руки свои наполнили.

Моими каменьями каменьев не знающие ныне шеи свои украсили.

Все птицы, все твари крылатые улетели из города,[872] — а-а-ай, город мой, — я кричу.