От Копакабаны до Амазонки - [81]

А что это за три домика на высоком берегу, укрытые от разливов? Это три женатых специалиста — остальные все холостяки — расчистили место, чтобы привезти свои семьи. Пока дети малы, еще полбеды, но, когда они подрастут к школе, семья переберется в Белен или в Байю, человек покинет Амазонию.

«Значит, на собственные деньги вам надо покупать только бритвенные лезвия?» Техник — здоровый, с бронзовым лицом и цепким взглядом парень — вычерчивает в воздухе арабеску, показывая куда-то вдаль: «…и это!»

Дождь кончается, но, несмотря на москитов, несмотря на быстро опускающуюся тьму, несмотря на рытвины и ямы разбитой дороги, проложенной в грозно шумящем лесу, я отправляюсь в указанном направлении и прохожу с километр.

За границей территории «Петробраза» у кромки реки — сарай с верандой, освещенной керосиновой лампой, привлекающей тучи мошкары.

Через неделю вслед за буровиками сюда прибыли четыре женщины под охраной двух громил. Еще через десять дней на берегу уже кое-как стоял рубленый домик; один из громил уехал. Хозяин. Он должен вернуться месяца через три с четырьмя другими женщинами взамен первых, которых он повезет в Манаус, а может, к следующей буровой. Хозяин? Француз, какой-нибудь беженец из Кайенны… или же просто авантюрист: доступность торговли живым товаром привлекает отщепенцев любой национальности.

Назавтра в четыре утра, сплошь искусанные москитами. мы сели на катер. В семь часов мы уже вышли к Амазонке.

Глава XV НИЧЬЯ АМАЗОНИЯ

Когда двое людей спорят о природе низменностей Амазонии или характере ее лесов, они выглядят как двое слепцов, которым дали пощупать слона с разных концов.

Поль Паркер Хансон

Плывя в предрассветной серости утра и глядя, как смотрят часами, месяцами люди этого водно-лесного континента на вздымающиеся и опускающиеся спины волн, я размечтался. Что еще остается? Как и они, я в плену ожидания, низведен до тупого созерцания, заперт в бездеятельности. Я больше не человек — выбор, воля, а предмет, недвижный объект. Я послушно повинуюсь законам внешней среды, превратностям бесконтрольного мира. Я просто теку вместе с водой.

При слиянии Мадейры с Амазонкой вода смешалась с небом, водяные струи туго сплелись на перекрестке, и я трижды отсалютовал из револьвера, который вот уже два месяца болтался у меня на поясе, приветствуя грандиозную реку. Я сделал это из самоутверждения: когда реальность уплывает из-под ног, разве не оружие и не бегство в мечты остаются уделом человека, брошенного богами?

Капитан, не желая вступать в единоборство с главным течением, свернул в один из многочисленных рукавов, что расслаивают реку-море, повторяют ее и несут рядом куски оторванных от земли островов; илистые воды, коричневые или желтоватые в заходящем солнце, баюкают куски прерий, колонны стволов или отдельные деревья, которые катер тщательно обходит, шарахаясь от одного берега к другому и стараясь при этом не попадать в течение.

И по-прежнему невозмутимо, монотонно, раздражающе — все тот же зеленый занавес леса и сеть воды. Иногда рукав разветвляется на три потока или образует озеро, а берега расходятся так широко, что исчезают из виду, в другом протоке нас схватывает стремительное течение и мчит меж двух неприступных барьеров. Как капитан обходится без Ариадны в этом лабиринте?

Но вот возникает травяная крыша, затем вторая, третья, наконец, четвертая на одном километре. Через десять километров еще три. А то вдруг — домик метрах в двухстах от воды посреди очищенного от леса клочка земли. Все хижины на сваях, все покрыты пальмовыми листьями, близнецы плавучих бараков Манауса, все того же линялого желтого цвета, но окружены то банановой рощицей, то полянкой джута или делянкой маниоки, бобов и кукурузы на мизерном, отвоеванном у леса участочке.

Навстречу пыхтит задыхающийся катерок с крытой палубой: «бакалейщик». Он везет сахар и соль, кофе и спички, чтобы обменять их на джут, бананы и латекс, если человек собирает сок гевеи. Раз в два месяца — праздник.

Заслышав хриплый стук двух наших моторов, на берег высыпают ребята и, предварительно вытащив утлую лодку, стоящую против каждого свайного домика, долго смотрят, голые и недвижные, как мы удаляемся.

В отверстиях, служащих окнами, показываются мужчины и женщины. Сегодня воскресенье: как и у горожан, у них отдых.

С палубы я делаю им знаки, дружески машу рукой. Никто не отвечает, а женщины тут же демонстративно скрываются в глубине. За спиной посмеивается экипаж. Какой неписаный закон нарушил я? Неужели взмах руки здесь считается вызовом? Я понял это, когда одинокая женщина, стоящая на берегу, отвечает мне. И убеждаюсь, когда мужчина, вышедший взять из воды лодку, оборачивается при моем приветствии к стоящей позади жене. Я прекращаю. Что за мучительная ревность снедает этих людей? Или, как во времена пионеров Дальнего Запада, женщина настолько редка в этих пустых местах, что ее кавалер так болезненно ревнив?

Отчеты гласят, что семь из десяти беременных женщин на этих берегах умирают при родах.

В Амазонии, не считая Манауса, на 1 584 230 квадратных километров, то есть на три Франции, 8 врачей, один на 800 тысяч жителей, и 34 койки для рожениц в частных больницах.