Бегущая диагональ Нью-Йорка
img alt="" border="0" height="1" width="1"/
Говорят, что понять специфику какой-либо выдающейся улицы можно, лишь погрузившись в нее с головой — то есть только на «месте». В крайнем случае, пристально разглядывая фотографии в альбомах. А вот «сухая» схема тут никак не поможет: с высоты птичьего полета все проспекты выглядят одинаково, разве что одни — уже, а другие — шире.
Мысль, вообще-то, здравая, но не в случае Бродвея. Первым и самым красноречивым свидетелем его исключительности служит именно план Нью-Йорка, на котором видно, что «Широкая дорога» — не просто главная магистраль главного города Америки, она еще и рекордсмен длины. (Известно, как американцы любят всяческие рекорды.) Мало того что «дорога» бежит наискосок через весь Манхэттен, так она и от него, не в силах остановиться, стремится дальше, мимо предместий и окраин, через границы графств и штатов, чуть ли не «до канадской границы». Впрочем, даже в пределах города ее протяженность выглядит более чем внушительно. Редкий турист доберется за одну прогулку даже до середины...
Несмотря на аналогичный статус, внешне Бродвей мало похож на классические столичные артерии Старого Света, вроде Елисейских полей или Унтер-ден-Линден. Здесь почти нет фешенебельных отелей, крупных правительственных учреждений, парадных городских музеев. Правда, ничего такого мы, собственно, от него и не ждем, с детства привыкнув ассоциировать нью-йоркскую «визитную карточку» с иными атрибутами: феерическими зрелищами, фейерверком огней, мерцанием рекламы. В общем, Бродвей «обязан» в наших глазах быть «шоу-улицей», и никуда ему от этого не деться.
Он и не пытается, хотя, чтобы дать место и остальным проявлениям своей многоликой натуры, сосредотачивает стереотипные «удовольствия» на одном сравнительно коротком отрезке, в районе Таймс-сквер. А на остальных — дает волю фантазии. Каждый из пересекаемых проспектом районов представляет особый культурный слой американской городской истории. В каждом — свой стиль застройки и ритм жизни. Одно «дело» — банки и конторы окрестностей Уоллстрит, совсем другое — арт-галереи богемного Сохо, третье — легендарный мир нью-йоркских театров. А в районе Вест-Сайда и Гарлема открывается уже «четвертый Бродвей» — заурядная пыльная магистраль вполне провинциального на вид города. Итак, перед нами «улица-Протей», или, если угодно, «улица-учебник»: по словам известного знатока Америки, публициста Александра Гениса, лучшего открытого «урока по истории и географии Нью-Йорка», чем прогулка по Бродвею, просто не придумаешь.
«Романтики» и «практики» с широкой дороги
В первоначальном виде Бродвей возник еще до того, как на Манхэттен ступила нога бледнолицего. По словам археологов, нынешние очертания проспекта повторяют исконную индейскую тропу, которая связывала южную и северную части острова, когда он был покрыт густыми зарослями. Странную для лесного пути траекторию они объясняют особенностями холмистого ландшафта: пешеходам приходилось держаться узкой лощины (кстати, по одной из версий, «Манна-хатта» по-гуронски означает «холмистый остров»).
В 1626 году сюда пришли голландцы, и значение «трассы север—юг» сразу возросло. Она соединила два первых европейских поселения на острове — Новый Амстердам («внизу») и Гарлем («сверху»). Притом в пределах Нового Амстердама дорогу расширили и обустроили, а «варварское» туземное название Виквасгек (до сих пор ученым неясно, откуда взялся этот топоним) заменили на более пристойное для завоевателей Heere Straat (Господская улица). И лишь в 1664 году, после того как голландцы уступили Манхэттен англичанам, а Новый Амстердам стал Новым Йорком, на карте появилось нынешнее громкое имя — Broadway («широкая дорога»). Получилось очень «по-новосветски»: дух просторов и свободы составил основу идеологии для будущей «родины смелых» — США.
После Войны за независимость и учреждения нового государства в конце XVIII века Нью-Йорк вступает в фазу невероятного развития. Не «состоявшись» в качестве административной столицы (а точнее, пробыв таковой всего один 1789 год), город находит свое призвание в экономике. В 1792-м открывается знаменитая Фондовая Биржа. Еще через десять лет статистика показывает, что на берегах Гудзона и Ист-ривер постоянно проживают уже 60 тысяч человек — больше, чем в «старых добрых» Филадельфии и Бостоне. Любопытно, что территория города в то же время остается микроскопической — примерно четверть Манхэттена.
Так, конечно, не могло продолжаться долго. В 1807-м вопросами градостроительства занялась специальная комиссия, и в 1811-м муниципалитету был представлен генеральный план — весьма масштабный и предусматривавший развитие будущего мегаполиса чуть ли не на век вперед. Согласно ему естественный ландшафт острова подлежал окончательному уничтожению, а на его месте должна была возникнуть практичная и строгая система застройки в духе модной тогда утопии «идеального города».
Так возникла знаменитая регулярная сетка Манхэттена: с севера на юг строго параллельно идут двенадцать «авеню», а под идеально прямым углом к ним — двести двадцать улиц. Все они, пронумерованные, из-за непомерной длины разбиты для удобства на отрезки: восточные и западные. Водоразделом «назначили» вертикаль Пятой авеню: слева от нее к номерам «притоков» добавляют букву W (West), справа — Е (East). И только прихотливая диагональ Бродвея выбивается из великой «регулярности». Не пощадив при ее создании ни холмика, ни деревца, беспощадные проектировщики все же позволили старой магистрали течь свободно, как прежде. Более того, именно в «срединном Манхэттене», где законы геометрии становятся совсем суровы, Бродвей как раз и делает свой первый и самый заметный поворот...
