От этого не умирают - [34]

— Это единственное решение. Если ты пойдешь на обмен ударами, ты пропал.

— Уж лучше бороться и получить нокаут, чем избежать его, изображая из себя «грушу»…

— Тогда ты начнешь драться со второй половины встречи… А до этого дашь шанс… счастливому случаю!

— Согласен.

Накануне матча, когда Кати делала мне дома массаж, я сказал ей:

— Кати, этот матч не должен состояться.

— Почему?

Полная невозмутимость. Я мог выкладывать ей все, что вздумается, — она сохраняла олимпийское спокойствие.

— Да ну же, Кати, ведь я убил Жо, чтобы не потерпеть поражения в матч-реванше, а теперь вот меня сотрет в порошок боксер посильней, чем Жо. Может, это глупо, но я все-таки думаю, что мое преступление оправдано — по крайней мере, в моих глазах, — пока у него есть какая-то человеческая побудительная причина. Как только я устраняю причину, остается лишь сам поступок… И это нестерпимо. А что ты думаешь?

Она вздохнула.

— Ты хочешь знать, что я думаю, Боб? Ты действительно хочешь знать?

Не так уж мне и хотелось, но все же я сказал «да».

— Я думаю, что боксеры слишком часто получают удары в голову… Должно быть, это слегка отражается на их рассудке…

— Выходит, я сумасшедший?

— Не сумасшедший, но со странностями… Боб, ты убил Жо не для того, чтобы избежать поражения вообще… Но чтобы не проиграть именно ему.

— Да, правда…

— А если проиграешь Петручи, это не имеет никакого значения. Впрочем, его превосходство ты признаешь, о нем заявляешь во всеуслышание… И логично, допустим, предопределено, что это превосходство конкретизируется…

— Но…

— Нет, без «но»… Главное, Боб, никаких больше «но»… Ты убил Жо, чтобы он тебя не победил. Потому что ты отказывался терпеть поражение от молодого боксера, которого сам сделал.

— Значит, разница настолько велика?

— В ней суть! Я скажу сейчас чудовищную вещь: твой поступок — это почти что акт самозащиты.

Она не убедила меня до конца… Но я промолчал. Я чувствовал, как в глубине моей души пускают ростки угрызения совести… Мое преступление явилось во всей подлости, гнусности! Самозащита! Надо без памяти любить, чтобы употребить подобное выражение. Любящие женщины поистине еще безумней, чем боксеры с ушибленной головой!

Прожить последние два дня перед матчем в таком состоянии духа стало еще тяжелей. Утром в день матча я едва не стучал зубами… «Почему, Боб?» — спросил Жо… И у меня вдруг появилась мысль, будто в какое-то мгновение он догадался, что сейчас произойдет… Он понял, что заставляет меня лишить его жизни, но с дьявольским ясновидением умирающего знал, что это ничему не послужит.

Я был не кем иным, как грязным убийцей. Вредной тварью… Сегодня вечером на ринге Дворца Петручи раздавит меня. Накануне мы встретились в редакции одной из газет; на его лице не появилось ни малейшей гримасы, которую я мог бы принять за улыбку… Он был выше меня на добрых полголовы, а плечи, как у него, мне еще никогда не доводилось видеть. К этому добавьте низкий лоб, неживые глаза и такое выражение лица, будто он видит перед собой паука, которого следует раздавить домашней туфлей.

День тянулся медленно, как кошмарный сон. Кати не пыталась меня отвлечь… Она предпочитала, чтоб я достиг последней степени уныния.

И потом она прекрасно знала, что никакими ухищрениями меня не вывести из этого оцепенения.

Вместе со мной жил труп Жо. Он расположился внутри меня, и я знал, что сегодня вечером он уляжется поперек ринга…

Я думал обо всем сразу… Я видел кулаки Петручи, его бесстрашную физиономию, чудовищные плечи… Я слышал крики жаждущей крови толпы… Я думал о Кати, забившейся в кресло около… арены? Установленные в зале телекамеры продемонстрируют картину моего поражения миллионам людей… Мой крах будет полным, ужасающим, непоправимым… Все мои годы сражений, славы, лишений будут вычеркнуты из истории бокса… И я останусь потом один, да, один, несмотря на Кати, а труп бедняжки Жо будет вечно вместе со мной.

Я без аппетита проглотил бифштексы с кровью, приготовленные моей женой… Кучу фруктов…

После обеда прилег… Отправился вместе с Кати в кино на Фернанделя… Съел свои знаменитые сандвичи… Выпил грейпфрутовый сок. И наконец растянулся на массажном столе.

Мои нервы были натянуты как струна. Я не ощущал благотворного обжигающего прикосновения искусных рук Монтескью… В горле у меня застрял крик, пострашнее, чем все вопли, испускаемые залом.

Лежа на спине, я смотрел на мою Кати. Она готовила мне форму, вид у нее был слегка подавленный.

— Кати…

Мой голос звучал тихо…

— Будь так добра…

— …

— Оставь меня, пожалуйста. Ты… ты меня отвлекаешь.

Она вышла, не сказав ни слова. Охваченный внезапной жалостью, я окликнул ее:

— Кати!

Но она не вернулась…

Я уклонился от мнущих мое тело рук Монтескью.

— Что с тобой? — спросил он…

Мой массажист был почти лыс, но смело сбривал последние остатки волос.

— Не стоит труда, оставь. Готовь свои примочки…

Вошел Бодо в сопровождении Стефани.

— Кати говорит, ты нервничаешь?

— Я словно заряженная батарейка, Бодо…

— Тем лучше. Это тебе…

— Нет, абсолютно ничего это мне не даст, я на пределе…

Стефани закурил сигарету.

— Публика как на праздник, Боб. Видел бы ты этот народец… Такие асы… Все великие любители потасовок: Ульмер, Симон Беррио, Альфред Адам, Жан-Жак Виталь, Робер Дальбан, Габриелло, Филипп Лемэр, Вильмэн, Фамешон, кокаиновый король Педро…