От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - [52]

1954 Иван Соколов

Почему я не художник

Я не художник, я поэт.

Почему? Думаю, что предпочел бы

быть художником, но не стал. Ну,

к примеру, Майк Голдберг

приступает к картине. Я захожу.

«Садись и выпей», – он

говорит. Я пью; мы пьем. Я гляжу

вверх. «У тебя САРДИНЫ на ней».

«Да, там что-то такое нужно было».

«О». Я ухожу, проходят дни,

и я снова заглядываю к нему. Картина

продвигается, и я ухожу, и дни

проходят. Я захожу. Картина

закончена. «Где САРДИНЫ?»

Все, что осталось – просто

буквы. «Их было слишком много».

А я? Однажды подумал

о цвете – оранжевом. Пишу строчку

об оранжевом. Довольно быстро уже

целая страница слов, не строк.

Потом еще одна страница. Должно быть

гораздо больше, не об оранжевом, о

словах, о том, как ужасен оранжевый

и жизнь. Проходят дни. Мое стихотворение

закончено, а я даже не упомянул

об оранжевом еще. Это цикл из двенадцати

стихотворений. Я назвал его «Апельсины». И однажды

в галере я вижу картину Майка «САРДИНЫ».

1956 Ян Пробштейн

Готфриду Бенну

Поэзия – не инструменты

которые работают иногда

потом они надвигаются на тебя

смеясь над тобой старым

пьянчугой и над твоей юной

поэзией частью тебя самого

как страсть народа

в войне быстро ее движенье

вызванное защитой или нападеньем

безрассудной властью

инстинктом к самоутвержденью

как у наций сгорают ее пороки

в пекле всех сторон и углов

в сраженье с пустотою кругов

основой несовершенного размещенья

положенье народов все хуже и хуже

но не превратно воплощено

во всеобщем свете трагедии

1958 Ян Пробштейн

Персонизм: Манифест

В стихах есть все, но рискуя прозвучать как бедняк-богач Аллен Гинзберг, я все-таки обращусь к вам, поскольку я только что узнал: один из моих товарищей по перу думает, что мои стихи нельзя прочесть на одном дыхании, потому что я и сам сбит с толку. Ну, поехали! Я не верю в бога, поэтому не должен создавать изощренно звучащие конструкции. Я всегда ненавидел Вейчела Линдсея. Мне не нравятся даже ритм, ассонанс и вся эта чушь. Вы просто идете своей дорогой. Если кто-то гонится за вами по улице с ножом, вы убегаете, а не поворачиваетесь с криком: «Сдавайся! Я был чемпионом по бегу в подготовительной школе в Минеоле».

Это что касается написания стихов. Теперь по поводу их восприятия, предположим, вы влюблены и кто-то плохо обращается с вами (mal aimé[161]), но вы не скажете: «Эй, ты не можешь причинить мне боль, ведь мне не все равно!», вы просто позволите своему сердцу упасть – и будь что будет, ведь оно все равно упадет через пару месяцев. Но вы ведь влюбились в первую очередь не для того, чтобы держаться за жизнь, так что вам нужно будет рискнуть и постараться отбросить логику. Боль всегда порождает логику, что очень плохо для вас.

Я не говорю, что совсем не витаю в облаках при мысли о ком-то, кто сегодня пишет, но какое это имеет значение? это всего лишь мысли. Единственное хорошее в этом то, что, когда я воспаряю слишком высоко, я перестаю думать, и именно это меня освежает.

Но как вы вообще можете заботиться о том, поймет ли это кто-нибудь, или разберется, что это значит, и улучшит ли это кого-то. Улучшит для чего? для смерти? Тогда зачем торопить их? Слишком многие поэты ведут себя, как мамаши среднего возраста, пытаясь заставить своих детей съесть побольше жареного мяса и картошки с каплями жира (слезами). Мне плевать, съедят они или нет. Принудительное кормление приводит к недостатку веса (изнеженности). Никто не должен испытывать то, в чем не нуждается, если им не нужна поэзия – флаг им в руки. Я тоже люблю фильмы. И потом, из американских поэтов только Уитмен, Крейн и Уильямс лучше, чем фильмы. Что касается меры и другого технического оборудования, то это просто здравый смысл: если вы пошли купить себе штаны, вы хотите найти такие узкие, чтобы любой захотел лечь с вами в постель. В этом нет ничего метафизического. Если, конечно, вы не льстите себе настолько, чтобы считать это «возвышенным желанием».

Абстракция в поэзии, которую Аллен недавно прокомментировал в «It Is»[162], интригует. Я думаю, она появляется в основном в мельчайших деталях, когда требуется решение. Абстракция (в поэзии, а не в живописи) связана с вытеснением личности поэта. Например, решение, связанное с выбором между «ностальгией бесконечности» и «ностальгией по бесконечности», определяет отношение к степени абстракции. Ностальгия бесконечности представляет бóэльшую степень абстракции, отрешенности и отрицательной способности (как у Китса и Малларме).

Персонизм – движение, которое я недавно основал и о котором еще никто не знает, очень интересует меня, поскольку оно выступает решительно против этого вида абстрактной отрешенности, что впервые в истории поэзии действительно граничит с истинной абстракцией. Персонизм для Уоллеса Стивенса – это то, что называл la poésie pure[163] Беранже. Персонизм не имеет никакого отношения к философии, это только искусство. У него нет ничего общего с индивидуальностью или интимностью, вовсе нет! Чтобы дать вам приблизительное представление, скажу, что один из его минимальных аспектов – обратиться к кому-то (отличному от самого поэта), таким образом навевая смутные мысли о любви и не разрушая животворную вульгарность любви, сохраняя ощущение поэтом стихотворения и не позволяя любви отвлечь его на чувства к конкретному человеку. Это часть персонизма. Он был основан после обеда с Лероем Джонсом 27 августа 1969 года, в тот день, когда я влюбился (кстати, не в Роя, а в блондина). Я вернулся к работе и написал стихотворение для этого человека. Пока я писал, я понял, что если бы захотел, то мог бы позвонить, вместо того, чтобы писать стихотворение. Так родился Персонизм. Это очень захватывающее направление, у которого без сомнения будет множество сторонников. Оно ставит стихотворение между поэтом и человеком, в стиле Лаки Пьера, и стихотворение, таким образом, оказывается удовлетворено. Стихотворение, наконец, находится между двух людей вместо того, чтобы располагаться между двух страниц. Скажу без ложной скромности, я верю, что, возможно, мы присутствуем при смерти литературы, какой мы ее знаем. Хотя у меня есть некоторые сожаления, я рад, что сделал это раньше, чем Ален Роб-Грийе. Поэзия быстрее и надежнее прозы, поэтому именно она покончила с литературой. Некоторое время люди думали, что Арто добьется этого, но в действительности, при всем великолепии, его полемическое письмо выходило за пределы литературы не более, чем Медвежья гора выходит за границы штата Нью-Йорк. Его отношение не более поразительно, чем отношение Дюбюффе к живописи.