От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - [45]

Магия чисел – 9

Мне было двадцать девять и тебе тоже. Нас поглотила страсть.

Все, что я читал, превращалось в рассказ о нас с тобой, а все, что я делал,

превращалось в стихотворение.

1975 Ян Пробштейн

Оживший на миг

У меня птица в голове и поросенок в желудке

И цветок в гениталиях и тигр в гениталиях

И лев в моих гениталиях, и я преследую тебя, но у меня

в сердце песня

И песня моя голубь

У меня мужчина в руках у меня женщина в туфлях

У меня созрело эпохальное решение в уме

У меня мертвящий треск в носу у меня лето в мозговой жидкости

У меня мечты в больших пальцах ног

Вот – что со мной и молот моей матери и отца

Создавших меня со всем остальным

Но у меня нет покоя нет розы

Хотя нет недостатка в крайней утонченности розового лепестка

Кого я хочу ошеломить?

В птичьем призыве нашел напоминанье о тебе

Но он был тонок и хрупок и сник вмиг

Предназначено ли природе нас развлекать?

Явно нет. Быть великим воспроизводителем? Великим Ничто?

Ну, оставляю это на твое усмотренье

В моем сердце долбит дятел и думаю что у меня три души

Одна для любви одна для поэзии и одна чтобы изображать

безумца-себя

Не безумца но зануду но перпендикулярного но лжеца но честного

Эти трое редко поют вместе возьми мою руку она активна

Активный компонент в ней – касанье

Я лорд – Байрон я – Перси Шелли я – Ариосто

Я ем бекон лечу с ледяного склона у меня внутри гремит гром я никогда

не возненавижу тебя

Но чем этот водоворот может привлекать? Тебе нравятся зверинцы? боже мой

Большинству нравятся мужчины. И вот он я

У меня фазан в воспоминаньях у меня коршун в тучах

Что привело всех этих зверей к тебе?

Воскресение? а может восстание? или вдохновение?

У меня младенец в пейзаже и дикая крыса в моих секретах от тебя.

1975 Ян Пробштейн

Что говорят о Париже

Часто начинают так: «Париж! Как я хочу туда!»

Кто-то сказал: «Париж – это место, куда попадают хорошие американцы после

смерти».

«Кап-кап, кип-кап, капа», – говорят капли дождя,

Падающие на Париж в стихотворении Аполлинера «La Pluie»[149].

«Я был так счастлив в Париже, – сказал я. – Это было,

Как любовь. Когда уезжал первые три раза, я рыдал».

«Я не люблю Париж», – говорят одни. А другие: «Париж опять

становится лучше».

«Если не видишь никого, кроме консьержей и официантов,

Как можно полюбить любой город? – Еще один говорит. – У французов

нет друзей,

У них есть родственники». Француз говорит: «Le français n’est

pas intelligent,

Il est rapide»[150]. «Париж в упадке, – некоторые твердят всегда. –

Париж был в расцвете в девятнадцатом веке».

«Париж был прекрасен между войнами». «Старого Парижа больше нет, –

Сказал Бодлер. – Форма города

Изменяется быстрее, чем сердце смертного».

«Париж! Как циферблат!» – вскричал один. А другой:

«Дай мне бутылку виски и я поеду с тобой в Париж!»

Сказано: «Париж весной!»

Однажды девушки сгрудились на углу улицы,

А парни шли навстречу глазами.

Автомобили проносились мимо, позволяя это.

Это не похоже на примитивные радости

Африки, обрызганные духами

И культурой бюста на скрещенье трамвайных линий

Бухт, ущелий, скал в невообразимых одеждах.

«Зайди в телефонную будку со мной», –

Сказала французская мамаша своему сыну в синих шортиках.

«Я – твой сын, – галантно прошептал он, –

И поступлю, как ты скажешь. Позже, груди матери вывалились

Для любовника на авеню Марка Шалфона. Мальчик играл с совой.

Через три года он поступил в лицей Фроментен,

Откуда, как мы видим, он несет сейчас желтую тетрадку

По дороге домой на рю Декалиг, где обитает его маленькая семья,

Все еще вместе, несмотря на мамашины шашни,

На втором этаже в квартирке полной очарованья –

Ее старая, но привлекательная мебель приветствует мальчика,

Который бросается в объятья старинного кресла.

Больше никто не ходит по пивной улице, где бродит ламбик в бочках,

Чтобы нагреть воду для ванной, элегантный чудак,

Ибо банная индустрия покорила этот город мечты.

Любовники нашли способы позабавиться в других местах.

До этого сочетание необходимой открытости,

Со старомодностью сочетали восторги эротических пряток

С удобством, которое уже не найти, даже и подумать о нем.

Мой Париж – не ваш Париж,

А ваш Париж – не мой Париж.

Мы сидели вдвоем на быстрой белой улице Валентина

На торсе торца мостовой, как в декабрьских Альпах сидишь.

Солнце сияет. Парижу тоже нужно зарабатывать на жизнь.

Я вывожу себя на прогулку. Потом моя прогулка бросает меня,

И до меня доходит, что на меня светит солнце.

Крутые хладнокровные мужчины Парижа снуют

От женщины к женщине, от столика к столику, от слова к слову,

Мужчины потеплей смущены,

Но чувствуют превосходство над хладнокровными, которые

Чувствуют превосходство над ними. Порыв ветра

Распахивает ставни, пока не проникает некая степень сиянья.

«А, так вы поэт! – сказал официант

В Ла Ротонде, – а я

Я знаю имя поэта: Франсис Жамм!»

«Как это произошло?» – спросил я,

Когда он вернулся с салфеткой,

Похожей на белый флаг. «Мой отец

Просто подарил мне». «Ему нравятся стихи

Жамма?» «Нет, не думаю,

Что он читал книгу. Я тоже не читал.

Это правда. Но я знаю имя, которое весьма известно!»

В Париже я никогда не молчал.

«Когда-то я был таксистом в Бейруте», –

Сказал мне один. «Я теперь я – член учреждения».

Светская жизнь, говорят, слишком ограничена в Париже.