От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - [27]

Сентябрь 1961 [87]

В этом году старики,

великие старики,

покидают нас одних на дороге.

Дорога ведет к морю.

У нас в карманах – слова,

смутные ориентиры. Старики

унесли свет своего присутствия,

мы видим, как он исчезает за горой,

уходя за ее край.

Они не умирают,

они удаляются

в болезненное одиночество,

учась жить без слов.

Э. П.[88] «Это похоже на умирание» – Уильямс: «Не могу

описать, что со мной

происходит»[89] –

Х. Д. «не в силах говорить».

Тьма извивается на ветру, звезды

малы, горизонт

окаймлен смутной городской светящейся дымкой.

Они сказали нам,

что дорога ведет к морю,

и вручили

язык в наши руки.

Мы слышим

свои шаги, всякий раз, когда

грузовик просверкнет мимо,

оставляя нам новое молчанье.

Нельзя добраться

до моря, идя по этой бесконечной

дороге к морю, пока не свернешь

в сторону, кажется

следуя

за совой, которая молча скользит над ней,

наискосок, вперед и назад,

и прочь в глубь лесов.

Но дорога сама

развертывается перед нами, мы считаем

слова в карманах, гадая

как жить без них, не прекращая

ходьбы, знаем,

что путь далек, иногда

нам кажется, что ночной ветерок

приносит запах моря…

1964 Ян Пробштейн

Идя на запад

Что зелено во мне, темнеет,

как мускатный виноград.

Коль женщина непостоянна,

пусть так, я верна

приливам и отливам, завишу

от смен сезонов, сейчас

созревания пора.

Коль роль ее –

быть верной,

северная звезда,

пусть так, держусь

я твердо в черном небе,

я исчезаю днем,

но все ж пылаю там,

в синеве иль выше

лоскутных облаков.

Нет ничего

ни солоней, ни слаще,

чем радоваться, что

ты – женщина,

кем и являюсь,

тень, что, удлиняясь

по ходу солнца, висит,

подвешена

на нити чуда.

Коль несу я бремена,

их следует припомнить,

как дары, добро,

корзину с хлебом,

что на плечи давит, но

окружила ароматами меня. Могу

есть хлеб, пока иду.

1967 Ян Пробштейн

Жизнь

Пламя в листьях и траве

столь зелено, что кажется:

каждое лето – последнее лето.

Ветер веет, листья

дрожат на солнце,

каждый день – последний.

Самец красной саламандры,

столь холоден и словить

его так легко, мечтательно

переставляет нежные ножки

и длинный хвост. Я раскрыла

ладонь, давая ему уйти.

Каждый миг – последний.

1967 Ян Пробштейн

Разговор с Горем

Ах, Горе, не надо мне с тобой обращаться,

как с бездомным псом,

который приходит к черному ходу

за корочкой, за косточкой без мяса.

Буду тебе доверять.

Я привечать тебя буду,

уговорю в дом войти,

выделю тебе уголок,

изношенный коврик,

миску для воды.

Думаешь, не знаю, что ты живешь

под моим крыльцом.

Ты мечтаешь о надежном крове

до прихода зимы. Тебе нужно

имя, ошейник с именем. Тебе нужно

право отгонять незваных гостей,

считать мой дом своим,

меня – своей,

а себя – моим псом.

1978 Ян Пробштейн

За гранью конца

В «природе» нет выбора:

цветы

качают головками на ветру, солнце и луна

такие, как есть. Однако кажется, что у нас

выбор вроде бы есть (не просто

по выбору смерть).

Это энергия: паучья нить – не «длить

существованье», но ускорять, активировать – расширять:

У одних это есть, и они не жалеют усилий –

в работе, смехе или даже

в магазине, если это –

все, чем они могут заняться:

девушки толпятся в магазинах, где есть

и свет и цвет, реальные мечты – какой

восторг желанья! Их праздник,

игра ва-банк, пир горой, их тайна.

Нет элегантности такой

у трав, скромны их ритмы,

паденье и подъем листа, звезды;

почти что

постоянно. Как соль:

Бери иль уходи.

Как дровосеки & так далее; у каждого из

чертовых умельцев это есть, когда

работает, но это не

вопрос труда: иных возносит

и праздность. Быть может, это

способность отозваться, воля откликнуться («причина

ничего не даст взамен / как ответ

желанью»), быть может,

зубы сжав, пройти

еще чуть-чуть, за грань конца,

за грань всего, у чего есть конец: начать, быть, бросить вызов.

1979 Ян Пробштейн

Роберт Крили (1926–2005)

Мера

Ни вперед

Ни назад

Не двинуться.

Пойман

временем

его же мерой.

Что думаем

о том, что думаем о –

безо всяких причин

думаем, чтобы

думать и только –

для себя, в себе.

1960 Аркадий Драгомощенко

Есть у меня человек на примете

Как я ска-ал моему

другу, ведь я всегда

треплюсь, – Джон, я

ска-ал, хотя зовут его по –

другому, тьма окру –

жает нас, и что

можем мы против

нее, или, была не

была, купим, бля, мощную тачку,

езжай, ска-ал он, христа

ради, смотри

куда е-ешь.

1962 Александр Стесин

Ради любви

Бобби Крили

Вчера хотел поговорить

об этом, о том чувстве свыше

всех прочих, для меня

важном, потому что все,

что я знаю, происходит

из того, чему оно меня учит.

Сегодня что это,

что в итоге столь беспомощно,

отличается, отчаивается от

собственного утверждения,

хочет отвернуться, бесконечно

отвернуться прочь.

Когда бы луна не…

нет, когда бы ты не стала,

я бы тоже не стал, но

что я не стал бы

делать, что помешало бы,

что так быстро бы прекратилось.

Эта любовь вчера

или завтра, не

сейчас. Смогу ли съесть,

что ты мне дала. Я

не заслужил это. Должен

ли я думать обо всем

как о заработанном. Тогда любовь

также становится наградой, столь

далекой от меня, что я

создал ее лишь в уме.

Вот тоска, отчаянье,

болезненное чувство

изоляции, причудливое,

если не напыщенное

себялюбье. Но этот образ

лишь в смутном построенье

сознанья, смутном для меня,

поскольку он создан мной.

Любовь, что я думаю

сказать, я не могу.

Что хочешь ты спросить,

во что я превратил тебя,

в компаньона, в хорошую компанию,

скрещенные ноги под юбкой или