Остров - [27]
«Не будем брать эту табуретку», — решает мама. «Перестань терзать брата, — приказывает сестра. — Размотай проволоку». — «Мы так не деуали», — формулирует свое отношение к сборам Тата. «А мы сюда еще приедем? » — интересуется Серега. «Не знаю. Посмотрим», — выпрямляется мама.
Лето было долгим-долгим. С весны до осени. И снова — город. Подрос, но не вырос такой, как Славка, а комната стала меньше. Темнее. После нашего поля, нашего леса, неба, озера — опять в комнату. На весь год.
Дима идет по газону-саду у стен Академии ПАУК. Акация просунула ветви между черными прутьями ограды. Наружу. На улицу. Дорожка начинается от каменного крыльца здания. Здесь вытоптана она обширным кругом. Началом своим. Глубже в акацию теряется. Ступаешь уже в траву, уверенный, что там, в конце тропы, найдешь что-то. Обязательно отыщешь. Необходимое. Единственное. Должное быть найденным. Тобою. Вот и конец тропы. Решетка. Труба водосточная. Под ней — песок. Как блин. В нем ягодами варенья увязли камешки, стеклышки, омытые водосточными струями. Ничего! Пристально, до рези, всматриваешься в траву. Нет! Ничего нет! Обманут. Не нашел.
С крыльца его зовет Анна. Она отдала работу, и можно бы идти в «садик», но ее сослуживица просила привести сына. Нина Аркадьевна обожает Диму. Зная любовь ее, мальчик с порога прыгает в ее объятия, и она целует ребенка. Мнет. Сажает себе на колени. Дима — счастлив. От женщины одуряюще пахнет духами. Сама всегда в украшениях: бусы, перстни. Губы накрашены яркой помадой, будто залакированы: фея, просто фея сказочная — Нина Аркадьевна. Она такая же машинистка, как и Осталова, только работает не дома. В издательстве.
Заведующая машбюро, Лидия Яковлевна, всегда строга с братьями. Обычно, стоя подле ее стола, они насыщают любопытство маминой начальницы. Но холодно. Как врачу. Вопрос — ответ. Вопрос — ответ.
«Ну, идем. Я отведу тебя в детсад, — говорит Осталова, когда выходит из машбюро. — Познакомишься с ребятами». Сережу уже месяц водят в детсад. Теперь — Дима. Анне тяжело, объясняет она, с мальчиками управиться, а если до вечера они будут вне дома, она сможет плодотворней работать и вообще «разогнется».
В детском саду Диму определяют к младшим. Он настойчиво сбегает, отправляясь на поиски брата, пока его все-таки не соединяют с Сережей. Здесь, в большой игровой комнате, основным занятием для него становится созерцание постройки паровозов и домиков из больших фанерных, полых внутри, геометрических форм.
На окне — аквариум с рыбками. Как эти гуппи, меченосцы и прочие породы не дохнут? Вопреки запрещению кормить рыбок ребята кидают в воду все: конфеты, пуговицы. Козявки. Но рыбы живут. И вроде как умные. Прирученные. На цокот пальцев о стекло подплывают с открытым ртом. Смотрят.
Запрещают ругаться. Волков, Димин сосед по койке, несмотря на табу, ругается. Вдруг, когда Волкова нет в группе, воздух оказывается насыщенным общим испуганным любопытством. Все шепчутся. И вот входит воспитательница. Приближается к батарее. Кладет на радиатор что-то красное и эластичное, предмет свешивается, как тряпка. «Что это? Что это?» — «Ребята! Это язык Волкова. Два дня он посохнет, и мы будем кормить им рыбок». — «Да? Это действительно так? Правда?» — «Правда», — кивают воспитательницы. И нянечки. С улыбкой.
Через день в группе — Волков. Все смотрят на него сочувственно. Понимающе. Отворачиваются. Но он говорит. Как же? А Волкову поставили искусственный язык. Но это в первый и в последний раз. Больше поблажек не будет. И попробуй поверь Волкову, что язык ему никто не отрубал на детсадовской кухне.
Неукротимая озорница — Маша. Никакие наказания не обуздывают девочку, и мудрые воспитатели решают поместить Машу в палату к старшим мальчикам. Для нее это самая лафа. В тихий час одна баламутит она всех ребят, в довершение произнеся гнусавым голосом: «Внимание! Внимание! У нас сейчас Германия! С вилками, с ложками, с дурными поварешками!» Взвизгнув: «Смотрите!» — задирает рубашку. Мальчики потом перешептываются: «Увидел?» — «Не увидел».
Тихий час всегда нескончаем. Но вдруг ты за столом. Ешь манную кашу. Пьешь кисель. После полдника ждешь маму. Она заходит вечером. Нет ее — и волнуешься. Вначале — слегка так, вроде бы ничего тебя и не тревожит. Потом — сразу — отчаяние полное. Плачешь, лицом к стене, но так, чтобы заметили. Пожалели. Уши горят. Всхлипываешь. Нянечка гладит тебя по голове. Говорит что-то успокаивающее. Слушаешь ее, не доходит ни слова — общий ровный тон речи, от которого хочется спать. Убаюкивает. Но вот — мама. Радостно — к ней.
Если Осталовы идут через Воробьиный сад, то братья набирают неохватные букеты, которые одним, без помощи мамы, им даже не донести до дому.
Листья клена. Осенние. Истребившие все оттенки зеленого, желтые и красные. С упругими жилочками черенков и легко раздираемой плотью. Мальчики сортируют их. Рассматривают. Меняются.
Дни проходят, и вянут пестротелые красавцы, съеживаются вафельной трубочкой. Ребята спасают их — оперируют. Ножницами отделяют засохшие части листа. Не помогает!
Летом, гуляя около рынка, сыновья упрашивают Анну купить букет купавок. Лесные. Таинственные. Надо же! Где-то в чаще, куда и не заходит никто, потому что не пройти, цветет такое чудо. Чтобы отдалить увядание, братья производят им операции, как и листьям клена.
Похоже, киллер по имени Скунс — этот современный вариант народного мстителя — становится героем нашего времени.Вот и сейчас он появится в Питере, чтобы поймать неуловимого Людоеда, растерзавшего уже несколько человек.И правда, что остаётся делать, как не прибегать к помощи Скунса, когда горожане готовы подозревать в изуверствах каждого второго встречного, а милиция опять бессильна.Итак, по вкусу ли Скунсу криминальные страсти северной столицы?
Охота на Людоеда Питерского, совершающего одно злодеяние за другим, продолжается. Его тщетно ловят сотрудники милиции и агентства «Эгида плюс», секретной службы по неконституционному искоренению особо одиозных преступных авторитетов. К поискам охотника за людьми подключился знаменитый киллер по кличке Скунс. На его пути встречаются персонажи, совершающие не менее тяжкие преступления, чем Людоед Питерский, но не числящиеся каннибалами. Найдет ли Скунс Людоеда, или сам станет его очередной жертвой?
Это — первая вещь, на публикацию которой я согласился. Мне повезло в том, что в альманахе «Метрополь» я оказался среди звёзд русской словесности, но не повезло в том, что мой несанкционированный дебют в Америке в 1979-м исключал публикацию в России.Я стоял на коленях возле наполняющейся ванной. Радуга лезвия, ржавая слеза хронической протечки на изломе «колена» под расколотой раковиной… я всё это видел, я мог ещё объявить о помиловании. Я мог писать. Я был жив!Это — 1980-й. Потом — 1985-1986-й. Лес. Костёр. Мох словно засасывает бумажную кипу.
Охота на Людоеда Питерского, совершающего одно злодеяние за другим, входит в завершающую стадию. Его ловят сотрудники милиции и агентства «Эгида плюс», секретной службы по неконституционному искоренению особо одиозных преступных авторитетов. По следу кровожадного убийцы идет знаменитый киллер по кличке Скунс. На его пути встречаются персонажи, совершающие не менее тяжкие преступления, чем Людоед Питерский, но не числящиеся каннибалами. Кто первый встретится с Людоедом, не превратятся ли охотники на него в дичь?
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.
«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.