Осторожно — пума! - [44]

Спать подолгу не приходилось. Несколько минут дремы— и начинаешь окоченевать. Холод гнал, а слабость и усталость валили на землю. Он садился, дремал, замерзал, вставал, шел несколько минут и опять, садясь ненадолго, засыпал. Грыз кору прямо на стволиках кустов, жевал траву, но она только вызывала слюну.

Однажды он проспал дольше обычного. Поднялся уже засветло. Снег покрыл его. Он сделал несколько шагов и пересек совсем свежий медвежий след. Чуть не настоящую тропу протоптал вокруг спящего медведь, обойдя вокруг несколько раз. Видно, зверь был сыт. Ну и пусть. Главная цель — лабаз. Все остальное не мог уже переварить истощенный мозг Кучерявого.

За эти дни Михаил познал многие тайны тайги: знал признаки распространения брусничника. Знал, где пасутся рябчики в разное время суток. Узнавал места, где был прежде. Только тогда он прошел здесь в один день, а обратно и в три дня не осилишь.

Он еще не успел дойти до той длинной мари под гольцом, когда перестал валить снег. Ночью он потерял сознание. Сколько длилось полумертвое состояние? Очнулся от яркого солнышка, сильно пригревшего бок, лицо и ногу. Другая нога пока ничего не чувствовала. Полулежа он разулся и, расстелив портянки на кустиках, стал растирать ногу. Даже солнце не вызвало радости. Только уже лежа в больнице он понял: не отогрей его солнце, так и остался бы он там на берегу речки, на которой появились уже забереги.

Опять пролетел самолет. Он летел сначала к гольцу, потом как раз над долиной, где двигался Кучерявый. Можно было бы выйти на полянку метрах в ста, но это же четверть дня пути. А потом самолет все равно не сядет, а увидит ли — неизвестно.

Самое мучительное время настало при подъеме у верхней части гольца. Полегший кедровый стланик отнимал силы уже при третьем шаге. Среди кустов скопилось много снега. Веток почти не было видно, и ноги попадали в них, как в капкан. Для того чтобы освободиться из их тисков, требовалось столько же сил, сколько на сто метров ходьбы по ровному месту.

Выше стланникового пояса начались обледенелые каменистые осыпи. Оставалось только одно — ползти. Руки и без того почти не сгибались, а тут еще снег и подернутые ледяной коркой камни. Промокли брюки на коленях, на них стали расширяться недавно образовавшиеся прорехи. Хорошо еще, что день выдался солнечный. Но руки не отогревались. Сытый и небольной человек эту полосу каменистого склона прошел бы самое большое минут за двадцать. Кучерявый полз больше полдня. И все же казалось, что ползти быстрее, чем идти.

Уже под вечер, забравшись на ровную площадку гольца, Михаил издали увидел лабаз: полегший стланик теперь не заслонял его. Хотелось бежать к нему. Но как во сне, не двигались руки и ноги. По снегу он делал только два-три шага и останавливался, переводя с трудом дыхание.

Затемно он подошел к лабазу. Его открытая дверца болталась на кожаной петле. К отверстию была приставлена лестница в пять ступенек. Кучерявый знал, что сюда завезли продуктов на два отряда или на два сезона одному отряду. В этом районе работал только один их отряд. Значит, продуктов много, но почему ребята бросили лабаз открытым?

Как трудно подниматься по лестнице! Уже на третьей ступеньке он почти потерял сознание. В глазах плыли красные и зеленые круги, в ушах стоял непрерывный звон. Дрожащие руки никак не могли подтянуть тощее тело на следующую ступеньку, а нога не могла до нее дотянуться. Зачем они сделали такие редкие ступеньки?

Совсем стемнело, когда, перегнувшись через порог, он упал грудью на грубый, неотесанный бревенчатый пол, а ноги еще висели на лестнице. Внутри ничего не видно. Пошарил вокруг. Только голые бревна. Полежав несколько минут, он сделал еще отчаянное усилие, чтобы переместить ноги в лабаз. Пополз по полу, ожидая нащупать ящики и кули, которые здесь должны быть. Один угол — пусто. Второй — тоже. У задней стены два ящика. Один совсем пустой — даже крошек никаких нет. Второй забит. Ага, наконец-то!

Больших трудов стоило открыть крышку фанерного ящика. В нем лежали пачки махорки и несколько коробок спичек.

Впервые за девятнадцать дней из глаз Михаила потекли слезы. Надежда, из-за которой он преодолел невероятные трудности, разбилась вдребезги. Но может быть, он не все рассмотрел? Чиркнул спичкой. Нет, только два ящика — и больше ничего: ни одной корки, ни одного куска, ни одной консервной банки.

Охватившая его слабость, особенно сильная после такого физического и морального напряжения, повалила в сон. Впервые за девятнадцать дней он спал под крышей, но здесь не было теплее, чем там внизу, в лесу.

Хорошо еще, что спички есть, теперь идти легче будет. С этой мыслью он проснулся. Было совсем темно. Он скинул пустой ящик, сполз вниз и поджег его. Огня не хватило, чтобы отогреться до конца, и он пополз вниз — в долину селемджинского бассейна, к тропе и дровам. Надежда на тропу и тепло костра повела его дальше и вела еще почти два дня…

Ко времени трехнедельного голодания Михаила Кучерявого я уже испытал, что такое голодный поход в тайге. В середине того же сезона полевых работ невдалеке от тех же мест начались продолжительные и сильные дожди. Они уничтожили броды через многие речки. Даже небольшие ключики превратились в непреодолимые преграды. Шли мы вдвоем, имея продуктов максимум на два дня. Долгие поиски переправ и обходы водных преград окончились тем, что семь дней пришлось питаться только ягодами и грибами. Но мы знали, где находимся. У нас были спички и плащи. Мы имели возможность обсушиться, обогреться и почти нормально выспаться. Тем не менее мы настолько отощали, что еле плелись. Я испытал чувство безразличия и апатии. Слабость влекла на землю ежеминутно. Хотелось сесть и больше не вставать. Но нас было двое. Мы стеснялись показать друг другу слабость. Это заставляло идти. И когда уже совсем ноги отказывались передвигаться, кто нибудь говорил: «давай попасемся» или «давай сфотографируем — место очень красивое». Фотографий этого похода у меня накопилось больше, чем за предыдущие два года.