Осторожно — пума! - [46]

Но какие страсти и голодные смерти, разврат и обогащение, жульничество и убийства бушевали там до революции? Каких людей погубил, каких обогатил коварный металл, сейчас уже не восстановить полностью в памяти людей. Шишковская «Угрюм-река» это лишь пол странички бурной истории Витима, Бодайбо и прииска Апрельского. Но Угрюм-рекой можно назвать не только Витим, а любую реку Патомского нагорья…

В этом рассказе повествуется предпоследняя строчка истории Хомолхо — прабабушки золотой Лены.

Наша Жуинская экспедиция треста «Золоторазведка» получила задание с помощью новых достижений геоморфологической науки найти золото там, где оно не найдено с помощью интуиции старателей-практиков, дореволюционных горных инженеров и концессионеров «Ленаголдфилдз», и возродить покинутую Дальнюю Тайгу.

Итак, где найти людей на нелегкие горные работы по разведке россыпи, погребенной в мерзлой земле и замаскированной заболоченной наклонной равниной «увала»?

К моему удивлению долго искать не пришлось. Золото, как болтливая женщина, не в состоянии сохранить тайну своего месторождения, если оно открылось хоть одному. У нас не было ни радиостанций, ни телефонов, и все же весть о перспективной террасе разлетелась со скоростью света и привлекла к нам бывалых, опытных и даже чересчур предприимчивых рабочих. Не скажу, чтобы сложившийся коллектив очень радовал меня. Но что делать — других людей не было, а задание выполнять нужно.

Первым пришел Алешка Соловьев. Он немногим старше меня, но в жизненном опыте имел несомненное преимущество. От локтя до мизинца его левой руки тянулся шрам.

На мой вопрос, как он получил такую отметину, последовал скромный, вполне самокритичный, без тени бахвальства ответ:

— За нетерпеливость. Посадили на всю пятилетку, а я и половины не вытерпел — бежал.

— Как попал в лагерь?

— На домушничестве застукали. Начал-то шарашить с карманов в голодные годы под Москвой. Надо было как-то кормиться. Потом постепенно до Ростова дошел. Там уже высший класс превзошел. Оттуда аж до Сибири довезли. А у меня мама под Москвой. Сколько лет не видел — скучаю. Теперь намертво завязал — вот домой бы вернуться!

Мне импонировала такая откровенность. Соловьев стал заведовать всем нашим имуществом и продовольствием, одновременно выполняя обязанности поискового рабочего. Он оказался удивительно компанейским, веселым и абсолютно честным человеком. Соловьев стал моей правой рукой. Как бы мы ни уставали, какие бы беды нас не преследовали он никогда не терял веселого вида. С шутками и песнями он варил обед, ставил палатку под проливным дождем, вьючил лошадей, чинил сапоги, ездил за продуктами на прииск Кропоткинский, где неизменно добивался всех необходимых и, как правило, дефицитных предметов.

Жора прибыл с другого конца нашей страны. Родился он во Владивостоке. Его отца расстреляли за активную помощь атаману Семенову. До восемнадцатого года Жорин отец владел владивостокскими бегами (ипподромом) и имел возможность жить шикарно. Два его сына получили в свое время хорошее воспитание, которое не позволяло унизиться до какой-нибудь черной работы. Однако, подчиняясь настойчивым требованиям желудка, они вынуждены были искать пропитание. Недолго думая, они избрали себе работу с оттенком романтики. Владея английским и китайским языками, братья оказывали неоценимую помощь контрабандистам — транспортировали шелк и спирт оттуда и ходкие товары вплоть до золота туда.

Но в двадцать седьмом году Василий Константинович Блюхер накрепко закрыл границу. При очередном возвращении из-за рубежа в перестрелке брат был убит, а Жору осудили на восемь лет, и попал он на большую стройку. Работал на совесть. В результате через три года — новый паспорт и все четыре стороны.

Но Жора слишком уважал драгоценный металл — это был предмет его мечтаний с раннего детства. Он решил добывать его сам, но не думал, что это столь трудно. После сильного сомнения, брать или не брать не сумевшего побороть в себе жажды к контрабандной романтике человека, я решил все же рискнуть и направил его забойщиком в бригаду Матвея Ивановича, тонкого психолога, обладавшего недюжинными знаниями и организационным талантом. Мне казалось, что Жора приобретет навыки социалистического общежития скорее, поработав в мерзлом шурфе, чем на какой-либо иной работе.

Матвей Иванович по начитанности, знанию международной обстановки, эрудиции и многим другим качествам интеллигентного человека был недосягаем для любого члена нашего отряда. По летам он годился мне в отцы. В прошлом он был троцкистом, но, осознав бесперспективность троцкизма, ушел с политической арены в Дальнюю Тайгу.

Паспорт бригадира Михайлова был в полном порядке, чо добиться от него, что привело из Пешехонья в Дальнюю Тайгу, я не смог. Он вообще не любил много говорить. Высокий, статный, лет тридцати, он имел большие мозолистые руки, запросто поднимал десятипудовый вьюк на лошадь. Только по тому, с какой любовью он ухаживал за лошадьми, по аккуратности и бережливости, сноровистому обращению с лопатой и неправильной речи можно было узнать в нем крестьянина. Значительно позже выяснилось, что дошел он до Дальней Тайги из-за обиды, что его отца-мельника раскулачили и сослали.