Оставшиеся шаги - [7]

— Смотри, кореш дорогой, как бы твоя честная жизнь не довела тебя снова до цугундера. Главное, насчет жены не тушуйся, ну ее. Лучше брось и не горячись. Мужик ты не слабый, везде жить можешь. Держись. Счастливо тебе, сынок!

И покатился поезд.

— Ну, привет, — встретила его на пороге Сима дежурным поцелуем в ще-ку, — ты молодец, что позвонил, только, извини, я ничего не успела. Много работы. Там все найдешь в холодильнике. Пока, до вечера.

Он открыл холодильник и его своротило от обилия водок, марочных вин и сервелатов. Со злобой грохнул дверцей и с холодильника упала и разбилась ваза красного стекла. Он пнул по осколкам ногой и выскочил на улицу. В магазине приобрел бутылку портвейна «три семерки», шмат колбасы и буханку ржаного хлебца. Не стал на улице, все же, только что «оттуда», значит, пришлось возвращаться праздновать домой.

Вечером вернулась Сима. Он привлек ее к себе, но она выскользнула, мол, от тебя разит дешевой бормотухой, и, знаешь, я немножечко отвыкла, понимаешь…

Он не понимал, он силился понять, исподтишка, по-волчьи рассматривая ее, вышедшую из ванной, в прозрачном, подчеркивающем контуры ее тела одеянье, на въедающиеся в ее плотную задницу черные кружева трусиков, на подрагивающие соски ее огромных грудей, на вкусно пахнущие влажные длинные волосы:

Ко дню ее рождения он преподнес ей букет из необычно синих роз, помогал готовить, накрывать на стол, приветливо встречал гостей — троих лоснящихся мужиков («Познакомься, это мои сотрудники!») и тещу, Розу Моисеевну.

В разгар праздника они вышли с Розой Моисеевной покурить на кухню:

— Володя, я знаю, вы порядочный человек…

— Мало вы меня знаете…

— Володя, конечно ужасно, что Сима обсуждает это со мной, она обманывает вас, Володя…

— В каком смысле? — попробовал не понять ее Владимир.

— Все. Домой! — теща бросила недокуренную сигарету в раковину.

В три часа ночи Владимир перемыл и убрал посуду и расставил мебель по местам. Потом присоединился на кухне к Симе, выпивающей коньяк и посасывающей кислый лимон.

— Разреши? — он наплескал себе полфужера.

— Тебя долго не было, я полюбила… — нехотя призналась она.

— Сразу всех троих или, все же, как-то по очереди? — лениво поинтересовался он.

— Ничего ты не понимаешь, уголовник. — У нее довольно здорово заплетался язык. — Все. Спать.

— Спокойной ночи.

Через тридцать шесть минут он подошел к ее постели с длинным кухонным ножом в правой руке, левой рукой откинул одеяло, немного полюбовался крупным соском ее груди, подрагивающим от ударов ее сердца, потом быстро ввел острие ножа в место под левой грудью.

— Ахх-хрр! -сказала она.

— Сука, — объяснил он ее выкатившимся от ужаса глазам.

Соскальзывающая с ее ночного одеяния кровь растекалась на простыне черным некрасивым пятном.

Он вошел в кухню, тщательно отмыл холодной водой нож, допил свой коньяк и, в чем был, вышел на прохладный, залитый лунным светом двор. Докурив «Беломорину», он медленно, не морщась от боли, а даже с каким-то интересом стал вводить в себя нож, стараясь попасть им в самое сердце. Закружилась голова и он взял в руку горстку мокрого первого снега, чтобы приложить его ко лбу, но чуть оторвавшаяся от лавочки рука замерла на секунду в воздухе, а потом зависла в небытие.

Совершеннолетие

Кирюха высыпал из картонной коробки грязные и мокрые листья в большой мусорный контейнер, когда из четвертого подъезда в беретике с приколотым маленьким пуделем вышла «его разлюбезная» Лизка Фомина. Он установил коробку на самопальную тележку из старой детской коляски, поднял с земли и прислонил к дереву метлу на длинной ручке, махнул рукой своему младшему — Андрюхе, мол, «я щас» и не спеша приблизился к курносой своей «зазнобе».

— Доброе утро, Лиза.

Заметившая его девочка отстегнула с поводка Джерика, маленького японского хина, потом оценивающе мазнула по нему глазками сверху вниз:

— Привет, Морозов. Вкалываешь? Джерик, гулять! Пока, труженик.

— Пока, — грустно отвечал Кирюха, возвращаясь к своей метле и в который раз негодуя на себя по поводу — зачем он влюбился в эту курносую Лизку.

А влюбиться пятнадцатилетнему человеку — раз плюнуть! Вот Кирюха и плюнул, да не туда попал. Кирюхин отец три года назад сгорел на работе по пьянке, а Лизкин ездит на «Опеле», иногда даже в школу ее подбрасывает, хотя до школы-то пять минут ходьбы прогулочным шагом. Кирюхина мать — дворничиха, встает в пять утра, вкалывает за гроши, с товарками своими грызется за участки, чтобы побольше их, грошей этих выходило, и сколько она за месяц зарабатывает, Лизка, наверное, за один раз в «Макдоналдсе» прожирает. А Лизкина мать и вовсе нигде не работает. Кирюха видел — выйдет во двор с собачкой погулять, сядет на лавочку и неотрывно в зеркальце себя разглядывает. Тьфу!

Кирюхина мамка чего-то хворает. Несмотря на ее упорное сопротивление, он сам вызвал ей врача, сам сходил в аптеку и все необходимое там купил, сам лечил ее, ставил горчичники, вовремя напоминал о приеме лекарства, ну и все такое. А поскольку основным тезисом материнского протеста против вызова врача была, конечно же, работа, Кирюха и сгоношил младшего братишку, десятилетнего Андрюху на труд и на подвиг ради заболевшей матери. Вот они и вкалывали вдвоем до школьных уроков, благо учатся во вторую, а иногда, если чего не успевали с утра, то и после занятий.