Остановите Айви Покет! - [29]

Я подошла к двери. Остановилась перед ней. На табличке значилось:

Сердце пропустило удар. Во рту пересохло. У меня получилось! Я попала туда, куда хотела! Я отступила на шаг и запрокинула голову, чтобы оглядеть фасад здания. Все окна были темны — и лишь в одном, на третьем этаже, похоже, горела свеча. Свет вдруг померк — чей-то силуэт заслонил его. И свет погас.

Я потянулась к дверной ручке, молясь, чтобы дверь оказалась не заперта. Но мои пальцы прошли сквозь ручку, будто её и не было. Я даже ничего не почувствовала. С ума сойти можно! Тут невдалеке послышались голоса, и из-за угла показались двое мужчин. Оба бритоголовые, в плащах гадкого оранжевого цвета и чёрных сапогах. Я была у них как на ладони, застыв столбом перед дверью. Но они, похоже, меня не видели!

Я вспомнила рукопись Амброуза Крэбтри — он же писал, что в иной мир попадает лишь душа путешественника. Должно быть, я тут что-то вроде призрака, не способного открыть дверь, и всё такое. Конечно, так я смогу куда угодно пробраться незамеченной — но как прикажете в призрачном теле спасать Ребекку?

Дверь вдруг замерцала, как свеча на ветру, — то станет полупрозрачной, то снова твёрдой и незыблемой. При каждом мерцании мне на миг открывалось то, что находилось за дверью, но вместо холла или прихожей там были только груды битого кирпича. Испугавшись, что упущу свой шанс, я снова попыталась схватиться за ручку…

— Так-так, что тут происходит?

Я резко обернулась на голос, и мне в лицо ударил порыв ветра, когда Дворец Проспы у меня за спиной провалился сквозь землю. Вымощенная камнем дорожка исчезла в несколько секунд, кусты алой живой изгороди растаяли, как прошлогодний снег. Я снова стояла на унылой и ничем не примечательной Уинслоу-стрит. И ко мне с другой стороны улицы направлялся дородный ночной констебль. На лице у него было написано глубокое подозрение.

— Сейчас четыре часа утра. Что это вы бродите по Стоквеллу среди ночи, да ещё совсем одна?

Он был низенький. С двойным подбородком и широко посаженными глазами. Жидкие рыжие усы только довершали общее безнадёжное впечатление.

— А вам-то что за дело? — пожелала знать я.

Разочарование моё было жестоким. Я только проникла в Проспу, как она рассеялась, будто утренний туман!

Констебль слегка опешил от моего напора.

— Э… это моя работа, вот что мне за дело, — сказал он. — А вам положено в такое время мирно спать дома в постели, а не шататься по улицам. Вам придётся пойти со мной, юная мисс.

— Куда катится мир — двенадцатилетняя девочка уже не может спокойно побродить по улицам среди ночи, чтобы к ней не приставали всякие констебли! — заявила я, горделиво фыркнув. — Надо бы взять вашу дубинку да поучить вас хорошим манерам, но, поскольку уже поздно, считайте, что отделались крепким шлепком по руке и устным предупреждением.

Я от души припечатала его по пухлому запястью и, пока констебль ошалело моргал, припустила во весь дух не оглядываясь.

13

— Я же запирала дверь, точно помню, — растерянно бормотала миссис Диккенс, щедро накладывая овсянку в мою миску на кухне. — После давешнего несчастья с тортом ваша матушка просто рвала и метала. Она велела мне запереть вас и ещё раз проверить дверь, прежде чем идти спать.

Когда экономка пришла меня будить, то страшно удивилась, обнаружив, что дверь моей комнаты открыта. Вечером, когда я вернулась домой и на цыпочках прокралась к себе, запереться у меня не было никакой возможности. Разумеется, я попробовала воззвать к герцогине Тринити, чтобы она явилась и сделала всё как было, но тщетно.

Я посыпала кашу корицей.

— Миссис Диккенс, не судите себя слишком строго, — сказала я, изящно уминая овсянку. — Вам же в обед сто лет, да и мозги у вас совсем спеклись от виски.

— Я разве что крохотный глоточек иногда себе позволяю, так, от случая к случаю, — возразила экономка, явно упав духом. — Мой ум всегда был острым, как бритва.

— А теперь вы и собственное имя-то с трудом помните. Слов нет, как прискорбно.

— Миссис Снэгсби выгонит меня, если узнает, — вздохнула миссис Диккенс, поставив кастрюлю с кашей обратно на плиту. — В жизни не видела её такой злющей. Ни разу за все годы, что работаю в этом доме.

— Ну откуда мне было знать, что в мешочке с надписью «мука» окажется порох? — сказала я с праведным негодованием. — Да, я ошиблась, но ничего страшного ведь не произошло. Подумаешь, беда какая: всего несколько ожогов, может, у кого-то причудливый шрам на лице останется — не о чем и переживать. — И тут огромная печаль захлестнула меня с головой, навалилась всей тяжестью. Я посмотрела на экономку, поймала взгляд её добрых глаз, и что-то в этом взгляде заставило меня спросить: — Миссис Диккенс, почему мамаша Снэгсби так меня ненавидит?

— Ну и вопросики у тебя! — Она села рядом со мной. — Деточка, не принимай это близко к сердцу. Конечно, миссис Снэгсби — женщина сурового нрава. Такая уж она есть. — Я заметила, как взгляд экономки скользнул по портрету Гретель на стене. — Дай ей время, и однажды её сердце оттает.

— Она, должно быть, очень скучает по дочке, — сказала я, указав на портрет.

— Ты права, — тихонько согласилась экономка. — Она словно забыла, как радоваться жизни, когда рядом нет мисс Гретель.