Осоковая низина - [71]

— Симпатичный мальчик у Алисы.

— Мальчик как мальчик.

— Кто мог подумать, что с Алисой стрясется такая беда? Такая ужасная неприятность!

Рудольф тоже сильно поседел, щеки обмякли, голос утратил прежний бархатный оттенок.

— Рудольф, боюсь обременить тебя, но у меня нет другого выхода.

Сердечная улыбка не исчезла с лица Рудольфа, он лишь прикрыл глаза и снова открыл их.

— Ты не мог бы одолжить мне тысячу латов? В счет денег, которые мы когда-нибудь получим за дом матери, то есть в счет моей доли.

— Милая Эрнестина! Где взять такие деньги?

— Не думала, что у тебя нет денег.

— Разумеется, у меня деньги есть. Не могу сказать, чтобы мое дело ничего не приносило. Но зато какие у меня расходы! Будь у меня свободные средства, дал бы тебе не тысячу, а целых две. Дал бы без всяких процентов. Но нет у меня. Нет!

— Извини, что беспокою тебя.

— Милая сестрица, за кого ты меня принимаешь? Думаешь, у меня сердца нет? Мне Алисы не жаль?

— Я ведь не требую, раз у тебя нет.

Рудольф подошел к письменному столу, достал бумажник. Заглянул в него, пересчитал содержимое и сказал:

— Тут две сотни. Все, что у меня сейчас есть дома.

— Спасибо, я не возьму.

— Почему ты обижаешь меня? Это, Эрнестина, не тысяча, но столько, сколько я могу дать. Прошу тебя, возьми! Очень прошу тебя.

— Спасибо.

Не глядя брату в глаза, Эрнестина сунула деньги в сумочку и простилась.

— И ночевать не останешься?

— Хочу навестить маму.

— Мамочка обрадуется. Она теперь рада, когда к ней заходят.

С тех пор как Эрнестина жила в Граках, она ездила в Ригу раз или два в год и всегда навещала мать. Гертруда сильно постарела, редко спускалась во двор — отяжелели и одеревенели ноги. Мать высохла, стала меньше, еще сильнее горбилась и была небрежно одета, комнату не проветривала, все тут казалось обшарпанным, ветхим.

Увидев в дверях дочь, старуха вздрогнула.

— Ты?

— Не ждала?

— Ты ведь не писала, что приедешь.

Странно, мать ничуть не обрадовалась. В другие приезды дочери старуха принимала ее гораздо теплее. После конфликта с Густавом Гертруда несколько лет, правда, старалась быть холодной с дочерью, но кровь-то как-никак родная, в те немногие часы, которые Эрнестина гостила у матери, было им друг с другом неплохо. На этот раз разговор не ладился.

— Ну как там Алиса? — спросила Гертруда без особого, казалось, интереса.

Эрнестина рассказала, что заняла у Рудольфа денег, чтобы уплатить за санаторий.

— Стало быть, у вас совсем худо?

Гертруда как-то странно посмотрела на Эрнестину.

Здесь Ильмару уже не было так интересно, как у дяди Рудольфа. К тому же мальчик устал от впечатлений и, не дождавшись ужина, уснул.

— Тихий мальчик, — сказала Гертруда.

— Как когда.

— А если с Алисой плохо кончится — что будете делать?

— Может, возьму воспитывать его, пока сил хватит.

Эрнестина успела рассказать, почему взяла Ильмара к себе.

— Ребенка жаль, конечно! Но что поделаешь? У каждого своя судьба. Всех не пережалеешь, — заключила Гертруда.

Переночевав на провалившемся диванчике, Эрнестина с Ильмаром уехала обратно в Граки. Всю дорогу у Эрнестины не выходило из головы странное поведение матери. «Так, наверно, бывает, когда человек очень состарится, даже к близким начинает относиться, как к чужим», — думала она.

Эрнестина не знала, что уже полгода у Гертруды в шкафу хранилось завещание, по которому все имущество после ее смерти должно было перейти к двум детям: к Нелде и Рудольфу.

Попарившись в бане Вартиней, Петерис сразу ушел домой. Вилис приглашал, правда, остаться на субботний горох, но Петерис отказался, прекрасно зная, что это за горох: Вилис был любителем перекинуться в картишки и нуждался в третьем партнере, с одним хромым Ванагом не поиграешь. В банные дни на деньги играли редко, а если и позволяли себе, то по пяти или десяти сантимов. Но Петериса карты никогда не привлекали, да и играть толком он не умел. Вилис, напротив, был в этом деле мастак, и Петерис весь вечер только проигрывал бы да притом еще выслушивал бесконечные насмешливые наставления.

Петерис уже подходил к Осоковке, когда услышал, что за ним кто-то бежит.

— Хозяин! А хозяин!

То была Женя, батрачка, работавшая теперь в «Апситес» за Алису. Эту восемнадцатилетнюю девку подыскала Эрнестина. К Эрнестине стекались новости со всей округи, и найти подходящего человека ей не представляло никакого труда. Женя работала в поле и в хлеву, а по дому хлопотала Лизета. Теперь она была хозяйкой и следила, чтобы Женя не сидела сложа руки. Во дворе Вартиней Женя болтала с женщинами, может, заодно и поджидала Петериса.

— Почему не сказали, что уходите?

— Чего ж говорить?

— В темноте мне одной боязно.

— Чего бояться-то?

Петерис шел впереди, Женя по тропинке за ним. Перед мостком через Осоковку Женя воскликнула:

— Ничего не вижу. В воду упаду! Хозяин, дайте руку!

— На этой лаве вдвоем не встать. Проломится.

Петерис вдруг осип.

Женины пальцы нащупали ладонь Петериса и крепко сжали ее.

— Ой! — воскликнула девушка, пошатнувшись на мостке.

Петерис рванул руку, и Женя привалилась к нему. Он плечом ощутил тугую грудь, лица коснулись влажные волосы.

— Вона чего!

Ничего другого он сказать не догадался. Теперь Женя пошла рядом с Петерисом, ступая по сырой траве.