Осоковая низина - [69]

— Ну и пишет, точно барыня какая! — не стерпела однажды Лизета.

Мальчик слушал, сучил ногами и лишь отчасти понимал то, что ему пишут. Однажды, когда он заговорил с бабушкой о гномах, Лизета презрительно перебила его:

— Никаких гномов не бывает. Все эти сказки господа придумали!

— А черт?

— Черт есть.

В этом сомневаться не приходилось — в «Апситес» нечистый поминался довольно-таки часто. Да и какой толк мог быть от приятных снов гнома, если почти каждое утро начиналось с перебранки. Ильмар по ночам стал чесаться, к утру руки, ноги, грудь, шея и даже лицо были в крови. Не помогали ни сметана, ни сыворотка. И вот Лизета вспомнила, что на полке стоит бутылка глицерина; смешанного с нашатырем. Алиса этой смесью мазала потрескавшиеся руки.

— Надо аптечным снадобьем попробовать, — решила Лизета. Налив полную горсть, она принялась обильно намазывать Ильмару ссадины.

От боли мальчик заплакал.

— Не реви! Куда пойдешь как шелудивый, паршивый пес? Люди от тебя бегать будут. Не ори, а то в лес тебя отведу, привяжу к дереву и оставлю. Пускай черт шкуру с тебя сдирает.

Лизета схватила покрепче внука, пытаясь также намазать шею, но мальчуган укусил ей руку и вырвался.

— Ну, сейчас я, парень, тебе задам! Сейчас ты у меня узнаешь!..

Ильмар выскочил на двор, бабушка, схватив розгу, кинулась за ним. Мальчик успел шмыгнуть в укрытие между поленницами, где часто играл куриными перьями и гладкими ольховыми чурками. Лизета пыталась турнуть оттуда беглеца палкой, пролезть в узкую щель она не могла. Мальчик стал швырять в нее полешками. Они мягко ударялись об юбку, но вот одно, как назло, угодило бабушке над глазом. Лизета охнула, схватилась за глаз и расплакалась. Бросив палку, ушла в дом.

Ильмар еще долго просидел за дровами и вышел из своего укрытия, когда с поля вернулся Петерис и обещал не пороть его. Ильмар должен был попросить у бабушки прощения и дать слово, что такое больше никогда не повторится.

Спустя несколько дней, приехала Эрнестина, чтобы, как хотела Алиса, отвезти Ильмара в город, к фотографу.

— На кого ты стал похож! Настоящий дикарь! — воскликнула она.

Что такое дикарь, Ильмар не знал и недоверчиво смотрел исподлобья на бабулю.

Эрнестина без лишних слов, не повышая голоса, сказала:

— Ребенок не виноват. Это все оттого, что вам некогда смотреть за ним.

Лизете и в самом деле теперь некогда было заниматься мальчиком, который не привык к небрежному воспитанию, как в свое время ее собственный сын. Она одна ухаживала за скотиной, стряпала, обстирывала Петериса и Ильмара. К тому же на прошлой неделе Петерис начал косить рожь, и Лизета ходила в поле вязать снопы. Намаявшись за день, она вечером о чем-либо другом, кроме постели, и думать не могла.

— Подыскать бы какую-нибудь женщину на время жатвы, уборки картошки и овощей, — заметил Петерис.

Эрнестина обещала помочь в этом. Затем достала из шкафа матросский костюмчик Ильмара, шапку, туфли, еще кое-какие вещички, но надеть не дала. Посадила мальчика в чем он был на повозку и увезла — не в город, к фотографу, а в Граки.

— Поживешь теперь у меня. Хорошо?

— Хорошо, — согласился Ильмар.

Ему было все равно где жить.

После того как ее навестили Петерис с Эльвирой и Ильмаром, Алиса стала чувствовать себя все хуже. Рентген никаких особых изменений не показывал — или врач скрывал их, — а силы таяли, порою учащенно колотилось сердце, и Алисе назначили постельный режим.

Приближалась осень. В бессонные ночи Алиса из высокого окна смотрела, как падают звезды, и загадывала себе выздоровление. Но иногда ее охватывала такая мучительная тоска, что при виде гаснущей звезды она просила себе легкой смерти. Но прекратила это с того дня, как увезли Фаню.

За парком стоял сарай, он очень привлекал больных. Повадились ходить туда парочками — и днем и ночью. Хозяин сарая, опасаясь, как бы непрошеные гости папиросным окурком не спалили сарай вместе с хлебом или соломой, пожаловался санаторной администрации, которая строго-настрого, под угрозой выписки, запретила больным посещать уютное пристанище. Но с наступлением прохладной погоды сарай стал привлекать их еще больше. Не помогали ни огромный замок на двери, ни пес, посаженный перед сараем на цепь. Молодые люди отрывали доску и через щель пролезали в сарай, четвероногого сторожа обычно подкупали. Он был молод, с еще не сложившимся, но общительным характером, и ломтики вкусной чайной колбасы были сильнее его сознания долга. Пес, помалкивая, потворствовал нравственному падению гостей, более того, встречал ночных пришельцев дружелюбно, повиливая хвостом и радостно скуля. Так что негодование хозяина и принятые им меры лишь способствовали романтической притягательности сарая.

Прокрадывалась в сарай и санаторная красотка Фаня. Тайком вылезала ночью в окно и возвращалась только под утро. Но однажды дежурная сестра заметила, что Фанина койка пустует, и доложила об этом врачу, мрачному, сутулому человеку, как будто плечи его придавили страдания больных. Он вызвал Фаню к себе в кабинет, велел собрать вещи и покинуть Лауце.

Это вызвало протест всего санатория, тем более что первой такому наказанию подвергли Фаню, всеобщую любимицу. Делегация больных обратилась к врачу, но так ничего и не добилась. После этого Миллер (его среди тех, с кем Фаня ходила в сарай, не было) озабоченно попросил Алису: