Осоковая низина - [50]

Над речкой, за противоположный пригорок, катилось солнце. На фоне неба резко выделялась крыша хибарки соседей, из ее трубы с игривой легкостью вился дымок. Было ли это легким опьянением от весеннего вечера или же радостью, что у нее первое в жизни собственное жилье, только Алису охватила какая-то душевная приподнятость, она забыла об усталости, о мелких недоразумениях с Петерисом, больше не думала о его вспышках гнева и угрюмости.

Давно она не чувствовала себя так хорошо.

Алиса задремала за столом, положив голову на руки. Она проснулась, скорее почувствовав, нежели услышав движение во дворе. Быстро нашарила спички, зажгла лампу. В дверях стояла Лизета и щурилась, внезапно попав на свет.

— Ну, добрый вечер!.

Алиса поспешила поцеловать свекровь.

— Фонарь зажги! — крикнул со двора Петерис.

Он развязал веревки, освободив опрокинутый на возу шкаф, и, открыв створки, как из ящика, стал извлекать узлы с одеждой. Женщины относили их в комнату и складывали на кровать. У свекрови вещей было раза в три больше, чем у Алисы и Петериса. Затем внесли шкаф, прялку, мотовило, ведра, копченое мясо, знаменитый Лизетин мирт и много чего другого. Комната все уменьшалась. Напоследок втащили кровать.

Стоявшие по самой середине печь и плита делили комнату на части: на более светлую у окна, на две потемнее вдоль боковых стен и совсем темную — в запечье. Думая о ребенке, который должен был появиться, Алиса облюбовала место подальше от двери; Лизета, поняв, что Петерис хочет устроить ее поближе к двери, отпустила кровать, и та стукнулась об пол.

— Куда ты, сын, меня, старуху, положить хочешь? На самом сквозняке?

Свекровь в свои пятьдесят четыре года выглядела слишком здоровой и крепкой, чтобы считаться старухой. Алисе и в голову не могло прийти, что та будет недовольна отведенным ей местом. Между двумя кроватями находилась бы высокая печь, и молодая чета меньше мешала бы Лизете.

— Так Алиса решила.

Алиса замерла. Она не понимала, что именно происходит, — не то она обидела кого-то, не то ее обидели. Хотя ответ Петериса казался простым и понятным, он для Алисы был неожиданным.

— Нет, я… Я так не хотела, — запиналась Алиса.

Лизета и Петерис молчали.

— Можем поменяться. Пойдем мы к двери.

Алиса смотрела на Петериса, надеясь на поддержку.

— А почем я знаю!

— Почему же обе кровати по одну сторону поставить нельзя?

Охрипший вдруг голос Лизеты прозвучал словно из подземелья, словно его кто-то придавил камнем.

Петерис махнул рукой.

— Ставь куда хочешь!

Кровати поставили спинками вплотную одну к другой. Лизета, раскладывая вещи, все время молчала. Наконец Алиса не выдержала, подошла и сказала:

— Я, мамаша, не подумала. Я не хотела вас обидеть. Простите, пожалуйста!

Лизета подняла выразительные, как и у Эльвиры, глаза и задрожавшим от обиды голосом сказала:

— Я не ожидала, дочка, что ты не будешь меня уважать.

— Да почему я вас не уважаю? Мамаша, милая!

Лизета еще раз мрачно посмотрела на Алису и отвернулась.

Сдерживая слезы, Алиса накрывала на стол.

— Идите, пожалуйста, ужинать.

Лизета притворилась, что не слышит.

— Мамаша, идите, пожалуйста, ужинать!

Лизета даже не шелохнулась.

— Ешь, чего смотришь! — крикнул Петерис Алисе.

— А мать?

— Не садится, значит, не хочет… Есть будешь? — погромче спросил Петерис мать.

Лизета и ему не ответила.

Алиса еще не успела помыть посуду, когда Петерис, раздевшись, опустился на шуршащий, недавно набитый тюфяк и тут же порывисто сел, словно укололся.

— Ты что, совсем?.. — закричал он.

— А что? — всполошилась Алиса. Она решила, что забыла в постели ножницы или иголку.

— Что, что!

— Не понимаю, Петерис.

Алиса была в отчаянии.

— Кто велел тебе постельник сеном набивать? Что, дурная? Совсем без головы!

— Солома-то сырая, — испуганно пробормотала Алиса.

— Сырая! Могла бы растопить плиту и высушить. Думаешь, я так богат, что могу спать на сене. А кто его потом мятое жрать станет?

— Что же теперь делать?

— Что делать?

Петерис в одной рубашке сидел на кровати и смотрел на Алису как на злейшего врага. Сама не понимая, что делает, Алиса вышла во двор. Упала на валун, неизвестно зачем торчащий посреди двора, и разрыдалась. Спустя некоторое время, накинув на плечи пальто, вышел Петерис. Остановился в отдалении.

— Ну, будет тебе! Как эта…

— Дурная? — воскликнула Алиса.

— Не сиди тут! Застудишься.

Алиса пошла в дом, расстелила на полу пальто и легла.

— Малый ребенок, да и только! — сердился Петерис.

— Не знала я, что скотина такое сено есть не станет.

— Не станет лошадь, корова съест. Ну ладно, хватит…

В дрогнувшем голосе Петериса засквозили сочувствие и забота.

Лизета не разговаривала с Алисой три дня. Один день она пролежала, на другой прошлась по двору и поглядела на соседние лачуги, на третий села прясть лен. Два дня ела хлеб и мясо из своего шкафа, на третий подошла к столу, взяла в мисочке еду, села к себе на кровать и поела. А на четвертый свекровь уже рано утром стояла в двери хлева и улыбалась как ни в чем не бывало. Все эти три дня Алиса совсем извелась, настроение у нее без конца менялось, порою она испытывала обиду, считая себя правой, потом ее охватывало нестерпимое сознание вины и стыда. Казалось, с ней перестанет разговаривать не только свекровь, но постепенно отвернутся и все остальные. Алиса чувствовала себя страшно одинокой, но твердо решила никому не жаловаться — ни Петерису, ни родителям, которые собирались прийти в воскресенье, если только будет хорошая погода.