Осоковая низина - [40]

В комнате за столом сидел сам садовник и читал газету. Низкорослый, бородатый человек, неожиданно потревоженный, испуганно поднялся со стула. О том, как здороваться с мужчиной, Эльвира ничего не говорила, и Петерис подал руку первым. Ладонь хозяина дома показалась ему вялой, словно тот изо дня в день не держал ни лопаты, ни кривого ножа садовника. Только ногти толстые, твердые, точно костяные. Усадив Петериса на стул, Алиса снова убежала. Сквозь прикрытую дверь слышно было, как обе женщины шепотом о чем-то спорят.

Прошла минута, две, Петерис начал первым:

— Что же в газете пишут?

— Как сказать…

Петерис почувствовал, что собеседник человек не гордый, а скорее застенчивый. Это его ободрило:

— Кажись, на той неделе напечатали, будто у англичан уже снег выпал.

— В Лондоне… Да…

Оба с минуту помолчали, затем Петерис продолжал:

— Вот писали, в Германии один человек пятьсот восемьдесят четыре фунта весил. Без малого пятнадцать пудов. У таких тяжелых, должно быть, жиру много. А силы никакой! Вот тут в имении Диджус жил один, и ростом небольшой, с меня, а какая в нем сила была! В молодости двадцать пудов на спину взваливал. На ногах справные ботинки были, так разлезлись, как бумажные.

Но собеседнику были одинаково безразличны и тяжелые, и сильные люди. Облизнув заросшие бородой губы, он встал и, пробормотав что-то невнятное, вышел.

Оставшись один, Петерис осмотрел комнату. На кроватях вышитые простыни, по две подушки, на окне — связанные крючком занавески, лампа под абажуром с шелковой бахромой, комод украшен резьбой, вроде из кленового дерева, со множеством полок да маленьких выдвижных ящичков. За шлифованным стеклом стоят книги. На корешках напечатано золотыми буквами и по-немецки, и по-русски.

Наконец явилась Алиса с тарелкой яблок.

— Угощайтесь, пожалуйста!

Из лиекужских парней Алиса одному Петерису не говорила «ты».

— Что за сорт? — поинтересовался Петерис, надкусив яблоко.

— Спрошу у отца.

— Да чего там спрашивать!

Петерис съел сладкое, сочное яблоко, а черенок зажал в ладони — в такой опрятной комнате на пол ведь не кинешь.

— Принесу блюдце.

— Зачем грязнить тарелочку. Ведь я больше есть не буду.

Алиса все-таки выбежала за посудой.

Но поскольку есть все же легче, чем говорить, Петерис уписывал яблоко за яблоком, во рту не сохнет, по крайней мере.

— Кто вместо меня теперь коров доит?

— Девчата управляются. Работать в поле двух женщин наняли. Картошку копать надо было, молотить, теперь свеклу копать. Люди нужны.

— Хозяин не сердится на меня?

— Ничего не говорил.

Петерис оживился. Рассказал, сколько всякой работы переделали в «Лиекужах» и что худо нынче уродилась картошка.

— Еще в прошлую осень говорил хозяину: нечего в глину сажать, не вырастет. Так не послушал!

Петерис также знал, сколько хлеба и свиней продаст Лиекуж.

— Я на месте хозяина со свеклой вообще не связывался бы. Нанимай женщин, плати им деньгами, чтоб убрали, вози еще в такую даль на станцию! Не окупишь расходов. Я бы каждый год водил жеребца на случку — и никаких хлопот. Молодая, хорошая лошадь двадцать пять тысяч стоит!

Однако сахарная свекла, кобылы, случка Алису мало интересовали, и она спросила:

— Рояль хозяин купил?

— Купил.

— А кто-нибудь играет?

Петерис махнул рукой, затем, помолчав, вдруг сказал:

— Будь у меня много денег, я бы тоже рояль купил. Земля, дом, ну, машины там — это другое дело.

Только теперь Петерис спохватился, что Эльвира наказала о деньгах не вспоминать и о хозяйственных делах много не болтать. К счастью, последние слова Алиса, видно, пропустила мимо ушей; глядя в окно, сказала:

— Первая синичка под окном в эту осень! Так рано!

Съеденные яблоки дали о себе знать, Петерису понадобилось выйти. Когда он возвращался из будки с вырезанным на двери сердечком, на крыльце, накинув на плечи жакет, его ждала Алиса.

— Может быть, вам сад показать?

— Чего в чужом саду смотреть?

— Тогда, может, просто пройдемся немного? Принесу пальто и…

Тыча время от времени тростью в землю, Петерис медленно двигался к воротам. Когда-то, еще мальчишкой, он видел, как прохаживался барон. Правда, барыня держала его под руку, а не то что Алиса, идущая на расстоянии двух шагов.

Эльвира сказала, что о женитьбе пока лучше не говорить, но о чувствах упомянуть не мешает, только Петерис не знал, как это сделать. Он только понял, что Курситисы хотят поскорее выпроводить его, даже поесть не предложили, но ему неизвестно было, что думает Алиса. Если он сразу не спросит ее, то другой такой возможности может уже не быть. Больше всего на свете Петерису сейчас была нужна ясность.

Они уже вышли за ворота, и Алиса остановилась; Петерис набрался храбрости и начал:

— Эльвира, должно быть, уже говорила. Если б вам… Если б вы согласились… Я совсем серьезно! Я должен знать, приходить мне еще или нет.

Алиса опустила глаза:

— Простите, но… то, о чем вы говорите, невозможно.

— Ведь я… — у Петериса слова застряли в горле.

— Мне кажется, мы друг другу не подходим.

— Ну, так… мне еще приходить?

— Запретить я вам не могу, но это будет напрасно.

— Ну, так… так до свидания.

— Прощайте.

Держа трость, как черенок лопаты, втянув голову в плечи, Петерис шел по тропинке к большаку.