Осоковая низина - [31]

Уже после первого ряда Юрис отстал шагов на десять. На следующей полосе он, видно, налег изо всех сил, но Петерис стал косить быстрее. Разрыв между ними не сокращался, а увеличивался.

— Куда ему, — тихонько сказал Петерис Алисе, пока не подоспели остальные. — Носок косы не поднят, косовище длинное. Я еще с вечера укоротил косовище, перевязал хорошенько косу…

Алиса мало разбиралась в тонкостях косьбы, не понимала, чему Петерис радуется.

— Тебе бы в соревнованиях участвовать, — сказал хозяин, когда Петерис догнал его.

— Так, может, поменяемся? — широко улыбаясь, спросил Петерис.

— Мне с тобой тягаться трудно.

Петерис встал на место хозяина. Теперь уж он развернулся вовсю. Если Алиса вначале еще как-то успевала за парнем, то теперь ей это оказалось не по силам.

— Ну, машина, ну, есть машина! В жизни не видывал такого косаря. Железный ты, что ли?

Петерис отер лоб, удовлетворенно улыбнулся:

— Боюсь Алису загонять. А то бы…

К вечеру поле было скошено. Батраков отпустили вздремнуть до ужина.

— Пускай отдохнут, — благостно разрешил хозяин.

Батрачкам тем временем надо было прибрать скотный двор и подоить коров. Ужинать Алиса не пошла; поднялась, пошатываясь, по лестнице, разделась и свалилась в постель.

Ночью она громко бредила, несла какую-то невнятицу, в смежной комнате проснулась Алма и пришла посмотреть.

— Что с тобой? Болит что-нибудь?

Алиса уставилась куда-то мимо Алмы. Казалось, она ничего не видит и не слышит.

— Свихнулась будто, — озабоченно шепнула Алма Эльзе.

Ольга притворилась, что спит.

Утром Алиса, встав с постели, упала. Наверх поднялась Мамаша.

— А все из-за этих танцулек, один грех, одна беда от них, — пропела старушка, — ну, пускай полежит, пускай полежит.

Потом пришла хозяйка, принесла молока и меду. А к полднику в комнату тихо прокрался Юрис.

— Худо тебе?

Алиса покачала головой.

— Не думал, что ты расстроишься так. Сама виновата. Нечего было доводить меня…

Юрис погладил Алисину руку.

— Все образуется. Оклемаешься, опять все будет по-старому. Да и на кой черт мне эта Ольга сдалась!

Алиса так посмотрела на Юриса, будто увидела его впервые, тихо сказала:

— По-старому не будет. Никогда.

На другой день через батрачку, отвозившую молоко, дали знать Эрнестине, она пришла, а вечером на лошади госпожи Винтер приехал Густав, и Алису, укутанную в шерстяной платок, увезли домой.

В «Лиекужи» она не вернулась. Тяжелый батрацкий труд Алисе оказался не по силам, — даже одного лета не выдержала.

ЧУДО ТИХОЙ НОЧИ

Было солнечное сентябрьское воскресенье, легкий ветерок срывал со жнивья паутинки, они взмывали к чистому небу, будя в душе неизъяснимую грусть.

Алиса целый месяц опять жила у родителей. Когда ее, больную, привезли домой, доктор Одынь, старый военный врач, послушав девушку, сказал:

— Солнечный удар, тяжелое переутомление. Пусть полежит, отдохнет. Болезнь пройдет сама собой…

И на самом деле постепенно все прошло. Алиса опять помогала отцу снимать яблоки, доила корову, стряпала как раньше. Тихая, привычная жизнь без большой спешки, без излишних трудностей была по ее силам. Тихое одиночество осеннего сада помогало понемногу собрать рассеянные мысли.

Еще при помещиках сад вдоль дороги обнесли каменной оградой в триста шагов, а ее продолжением была живая еловая изгородь. Со стороны поля сад оставался открытым, доступным для всех. Это не давало покоя полковнику Винтеру. Он привез с армейских складов колючую проволоку, и полностью огородил сад. «Как лагерь», — посмеивались люди, потому что пролезть сквозь колючее заграждение не могли даже окрестные мальчишки. Отпугивающий забор оберегал Алису от любопытных взглядов, а через ворота редко кто в сад ходил, только полковник в его наезды из Риги да госпожа Винтер ежедневно заглядывала. Изобличать садовника в нечестности она уже не пыталась, над весами больше не стояла, только осматривала каждую яблоню, грушу и сливу, выбирая себе самые лучшие плоды, которые надо было при ней же снять, сложить в корзину и отнести за ней в замок. Алиса выходила за ограду, только когда ее посылали в лавку.

Иногда по воскресеньям она вместе с матерью отправлялась в церковь. Прежде девушку никогда так не захватывали звуки органа, пение прихожан и молитва пастора перед алтарем. Алисе казалось, что сельскую церквушку посетила благодать, а ее душу охватил неземной покой.

На следующее утро Алиса снова собралась в церковь, но Эрнестина сказала:

— Сегодня я, детка, с тобой пойти не могу.

Эрнестине спешно надо было доделать для заказчицы шелковую блузку и юбку.

Алиса пошла одна.

Войдя в церковь, Алиса смиренно опустила голову, увидела краем глаза свободное местечко, преклонила колено, прошептала молитву и села на скамью. Раскрыла молитвенник. Господи, я погряз в грехах. Тяжким бременем гнетут они меня. Слушая тихо гудящий невидимый орган, она ждала начала богослужения, сосредоточиваясь и настраиваясь внутренне.

Пастор Брамберг, довольно плотный, коренастый мужчина, начал проповедь словами из послания Павла:

— «Итак, если вы воскресли со Христом, то ищите…»

Алиса, замерев, внимала каждому слову.

Пастор всегда говорил доступным людям языком, сознавая его великую силу. К тому же его пастырская честь была задета: одна девица, не желая рожать, вязальной спицей исколола плод и умерла в страшных муках. Теперь все женщины в волости только об этом и говорили. И голос пастора прозвучал гневно и внятно в самых отдаленных уголках церкви: