Осоковая низина - [123]

— Огон! Огон! — радостно восклицала малышка.

— Пойди к окну и посмотри, что в клетке скворчонок делает!

Однако огонь привлекал сильнее, и девочке не надоедало наблюдать его в щелку у дверцы плиты.

— Огон!

— Не суй пальчик! Больно будет.

Пока Эрнестина уберегала ребенка от огня, из котелка сбежало молоко.

— Ну видишь, что из-за твоего «огна» получилось.

Когда Байба в следующий раз сунула палец к заветной щелке, Эрнестина притворилась, что не видит этого. И вдруг раздался крик, за которым последовали бурные рыдания. Эрнестина подула на небольшой волдырь, смазала его маслом, обвязала тряпицей.

— Говорила же тебе, чтоб палец в огонь не совала, так не послушала.

Малышка все еще всхлипывала, Эрнестина жалела ребенка да и опасалась немного любящей матери, но другого выхода приглушить чрезмерный интерес Байбы к огню Эрнестина не знала.

Когда вернулась учительница, Байба поспешила показать перевязанный палец.

— Пальчик сгорел.

Мать оцепенела.

— Ведь на словах никак не объяснить, как это больно. Каждый должен испытать сам, — сказала Эрнестина, не обратив внимания на осуждающий и разочарованный взгляд учительницы, обращенный на нерадивую няню.

— Может быть, и так.

Весь вечер она с Эрнестиной не разговаривала. Но с того раза Байба горячую плиту уже не трогала. И вообще интересоваться огнем перестала.

На следующее утро хозяева Эрнестины проспали. Очертя голову спешили на работу, и хозяину некогда было принести дрова. Показав в окно, где находится сарайчик, учитель убежал. К великому удивлению Эрнестины, сарайчик оказался почти пустым — в углу валялся лишь с десяток распиленных, но не расколотых чурбаков, не было и щепок. Пользоваться электрической плиткой, говорила учительница, хозяйка дома не позволяет, а керосинки у них не было. Летом придется завести. Эрнестине ничего другого не осталось, как взять топор и расколоть несколько чурбаков.

— Бог в помощь!

В двери сарайчика стояла седая женщина. Уже по одному взгляду ее Эрнестина поняла, что перед ней владелица дома.

— Вы, должно быть, новая няня Рунгайнисов?

Топор повис в руке Эрнестины, но спину она разогнула как можно прямее и спокойно выдержала оценивающий взгляд домовладелицы.

— Да разве вы должны колоть дрова?

— Хозяину сегодня, некогда было.

— Хозяину! Мне кажется, что эти товарищи эксплуатируют почище прежних хозяев.

Уже по одному тону Эрнестине стали ясны отношения домовладелицы с Рунгайнисами и ее взгляд на новые времена.

Потом, когда Эрнестина вывела Байбу погулять, во двор вышла и хозяйка дома. Теперь они были уже как бы знакомы и могли поговорить обстоятельнее.

— Вижу, и вы когда-то знали лучшие времена.

Эрнестина грустно улыбнулась.

— Жила по-всякому. Когда-то и я держала горничную.

— Я сразу поняла, что вы не из простых. Это бросается в глаза.

Женщины познакомились еще раз, теперь уже по всем правилам хорошего тона, и завели дружескую беседу. Эрнестина узнала, что сын госпожи Крауклис архитектор и живет в Риге, а муж, в прошлом адвокат, после войны спутался с настоящей уличной девкой, поселился у нее и работает в конторе по заготовке зерна. И Эрнестина не скрыла самых важных событий своей жизни, немало она узнала также про своих хозяев: какие они неаккуратные, высокомерные, с ужасными манерами, ну, настоящие теперешние люди.

— Жизнь нас с вами не щадила, — заключила госпожа Крауклис.

Видно было, что она уже давно не имела возможности поговорить с кем-нибудь по душам.

К Эрнестине нельзя было не испытывать хотя бы неосознанного уважения, и молодая учительница вынуждена была признать, что Эрнестина не только хорошая няня, но и в чем-то выше ее. Это с одной стороны делало их отношения корректными, а с другой — уклончиво неискренними. Однако Эрнестина решила на такие пустяки внимания не обращать, и жизнь ее у Рунгайнисов потекла тихо, пристойно, без каких-либо явных конфликтов. Дружба ее с госпожой Крауклис крепла, и однажды домовладелица предложила ей:

— Если хотите, могу сдать вам внизу комнату. Тогда вы от них там, наверху, зависеть не будете.

— Я была бы рада.

После отъезда матери в город Алиса часто оставалась наедине со своими мыслями. Петерис с утра уходил на колхозную работу и возвращался иногда только вечером. Все чаще Алиса вспоминала детство и молодость. И однажды ночью после долгих размышлений об Ильмаре и его преждевременной женитьбе она опять увидела во сне белую козочку. Это странное, уже давно забытое видение покоилось в глубинах сознания и неожиданно всплыло опять. И, как раньше, Алиса испытывала после него непонятную тоску и грусть. Ей очень захотелось съездить на могилу отца.

Дождавшись воскресенья, Алиса набрала два мешка земли, положила на телегу лопату, ящик с кустиками анютиных глазок и поехала в Граки.

Крест на отцовской могиле потрескался, потемнел, сама могила осела. Положив лопату на песок, Алиса, склонив голову, прошептала молитву. Густав покоился тут уже двадцать три года. Алиса не видела его мертвым — когда отца хоронили, она лежала с Ильмаром в больнице, и поэтому отец сохранился в ее памяти живым, только тихо прячущимся здесь, чтобы никому не мешать. При виде неказистой могилки Алису с новой силой охватила тоска. Казалось, тут похоронен не только отец, но и что-то от самой Алисы, ожидание большого счастья, нечто неуловимое, как небо, и безвозвратное, как детство.