Осоковая низина - [112]

Стремительное приближение фронта взбаламутило и жизнь семьи Приекулисов. В августе Советская Армия прорвалась к курземскому побережью, бои шли как раз в районе, где служил Фрицис, и Эльвира уже оплакивала мужа. Было потеряно и все нажитое, ибо вернуться в Ригу Эльвира уже не могла, и квартира была брошена на произвол судьбы — со всей мебелью, платьем, посудой. Особого достояния у Приекулисов, правда, и не было, поскольку Фрицис любил посиживать с друзьями, Эльвира нигде не работала, росли двое детей. Но и того, что было, очень жаль. Больше всего Эльвира печалилась из-за своего зимнего пальто и главного сокровища — серебристой лисицы. Она считала, что из-за нерасторопности Фрициса она осталась теперь в «Викснах» почти голая.

Виновник, к счастью, вскоре объявился, целый и невредимый, терпеливо перенес и слезы радости, и укоры, обещав переправить семью в более надежный тыл, куда-то в окрестности Вентспилса. Задержавшись в «Викснах» всего лишь на несколько часов, он снова уехал. Однако время шло, а обещанная Фрицисом машина так и не появилась.

Затем на семью Приекулисов обрушился новый удар: призвали в зенитную артиллерию Виестура. Теперь Эльвира, как и Алиса, проводила сына, почти ребенка, на неведомую чужбину, где грозила опасность. В Осоковую низину каждый день могла войти Советская Армия, и Виестур с Фрицисом, как и многие мобилизованные, остались бы тогда на немецкой стороне. Поэтому Эльвира постоянно была подавлена горем, страхом и раскаянием. Глухой гул на юго-востоке лишал ее покоя, прогонял ночью сон.

Алиса в последнее время становилась все тише и замкнутее. Однажды, после того как она опять постояла под пустой вишней, Алиса за ужином сказала:

— Я поеду в Германию.

Растерялась даже Эрнестина.

— Что ты там делать будешь?

— Буду вместе с Ильмаром.

У Петериса исказилось лицо.

— Откуда ты знаешь, что он там? Может, он и не дождется конца войны?

Все чувствовали себя неловко и старались на Алису не смотреть. Когда Алиса ставила в шкаф вымытую посуду, Эрнестина шепнула Ливии:

— Пойди приласкай тетю Алису!

Ливия подошла к Алисе.

— Чего тебе, детка?

Ливия обняла Алису и поцеловала в подбородок.

С тех пор как Женя оставила дочку Алисе, прошло три года. За все это время она только раз приехала в «Виксны» навестить ребенка — в первую военную зиму. Со слезами на глазах рассказала, что должна работать на хозяина почти даром, родственники живут трудно, муж двоюродной сестры пьет, вся семья ютится в одной маленькой комнатке. Обняв Алису, Женя умоляла оставить девочку еще на какое-то время у себя. Как только удастся подыскать работу получше и отдельную комнатку, она сразу же заберет ее к себе. Алисе удалось уговорить Петериса, и Ливия осталась. Но Женя больше не появлялась, только изредка присылала письмо. Писала, в каких незавидных условиях ей все еще приходится жить, среди людей, у которых ребенок ничему хорошему научиться не может, корила себя за обузу, что навалила на Алису, уверяла, что по гроб останется перед ней в долгу. Один бог способен вознаградить Алису за труды и доброе сердце. Женины письма были уж очень слезливыми, сумбурными, словно писались спьяну. Приходили они из разных мест, последнее было из Лиепаи. Бог в нем уже не упоминался, но было сказано, что все труды по воспитанию Ливии Алисе оплатит будущая власть, даже если Артур с войны не вернется. Сама она человек пропащий и лично ни на что, кроме смерти, не надеется.

Эрнестина считала, что Женя бесстыжа и лжива, Петерис упрекал Алису, что она связалась с ней, а Паулина сказала, что Женя самая настоящая шлюшка.

К Ливии тем временем все уже успели привыкнуть, и она никому не мешала и лишних хлопот не доставляла. Девчушка была послушна и ласкова, иногда забиралась на колени даже к Петерису, который, растрогавшись, краснел и катал ее на колене, изображая лошадку, причем Ливия была всадником. Прошлой осенью девочке исполнилось восемь лет, и Алиса отвела ее в школу. Ежедневно Ливия с Парслой, жившей в «Апситес», мерила четырехкилометровый путь в школу и обратно. И у Парслы отец воевал на другой стороне. Мать ее взял в батрачки Дронис, а летом и дочка пасла в «Апситес» коров. А летнее время в войну тянулось еще медленнее, чем зимнее.

Когда Ливия уже спала, Эльвира, застав Алису на кухне одну, сказала:

— Поедем вместе! Вдвоем надежнее.

— Да, конечно.

— Надо ехать! Непременно надо ехать!

Алиса все же еще сомневалась. Какая-то непонятная сила в самом деле влекла ее прочь в неизвестную даль, но в Германию ли именно, в этом она уверена не была. Однако всякий раз, как Эльвира беседовала с ней наедине, Алиса сомневалась все меньше и меньше. Пускай думают об Эльвире что хотят, но Алисину тоску по сыну та понимает лучше кого-либо.

— Не поддавайся влиянию этой женщины! — предостерегала Эрнестина.

— Если я не уеду, то я уже никогда не увижу Ильмара.

— Успокойся, детка!

— Ты, должно быть, считаешь меня сумасшедшей.

Эрнестина не ответила.

Но вечерами, когда все остальные, закрыв толстым одеялом окно, сидели в комнате при свете коптилки, она прокрадывалась к пустой вишне и долго стояла под ней в оцепенении.