Особые обстоятельства - [15]

Она нашла Сонечкину безвольно обвисшую руку, неожиданно по-мужски тиснула и тряхнула ее. Сонечка слабо на пожатие ответила…

А еще предстояло разговаривать с сестрой. Сестра все же забрала из яслей Толика, спать его уложила, и хотя бы из благодарности надо было что-то ей сказать.

Сестра зевала у телевизора. Квартира у них была вместительная, но однокомнатная, поэтому, чтобы не мешать Толику спать, телевизор поставили на кухне. Когда Сонечка отперла дверь и, непривычно для пристрастного сестриного слуха, грузно переступила порог, сестра вывернула звук и, в сиреневом шелковом халате, в шлепанцах «ни шагу назад», постанывая от любопытства, кинулась навстречу:

— Ну чего, чего?

— Наверно, не выдержу, — призналась Сонечка, силясь стянуть с разбухших ног раскаленные туфли.

— А я что твержу! — по-своему поняла сестра. — Остерегайся!

— Надежда Николаевна гово… говорит — тяжело только сначала. — Сонечка наконец сбросила туфли и блаженно зашевелила пальцами.

— Это кто — Надежда Николаевна?

— Завзалом. Это она меня — из химчистки.

— Завлекает, — уверенно сказала сестра. — У них у всех хахали есть, и тебе присмотрела. Завлекает. Ну сама подумай, с чего иначе она тебя из химчистки-то утянула? Кто-то из ихних глаз на тебя положил. Ой, берегись, сестренка, мало тебе Хабиба!..

Толик спал, сложив ладоши под круглую, будто яблоко, щечку, и причмокивал губами. От нежности к нему Сонечку пробили слезы, она помотала головой и, не раздеваясь — не нашлось на это силы, — прилегла на кровать, устроила ноги на деревянной спинке. От воспоминаний о запахах мутило, словно она опять была беременной, в глазах мелькали лица, лица, лица, башни, курганы, горы жирной слизкой посуды, и среди них — жующее, хохочущее лицо Хабиба.

IV

А Надежда Николаевна; действительно, завлекала:

— Я не уверена точно, а делу-то нашему, пожалуй, столетия два. Если не больше, не больше. Все ненужное отмирает или отбрасывается. Значит, мы нужны. — Она улыбнулась, выказывая чистые голубоватые зубы. — Гляди, Сонечка, гляди, сколько у меня почетных грамот! За пустяки, штучки-дрючки, не дадут. Лакеи? Официанты — не лакеи. Официант должен быть товарищем, внимательным и душевным. Особенно в наше время. Как хорошо, как хорошо, дорогая моя Сонечка, ухаживать за трудящимся нашим человеком, незаметно, неназойливо, чтобы он от напряжения расслабился, отдохнул. Лакеи!

Муж Надежды Николаевны был на службе, дочь, Сонечкина ровесница, — в консерватории, и никто разговаривать не мешал. На круглом столе, застланном скатертью льняного полотна, красовался пузатый фарфоровый чайник с зелено-красными добродушно-свирепыми драконами, стояли вазочки с клубничным вареньем и конфетами. Сонечка подняла почти невесомую чашку — светом от окна фарфор пронизывался насквозь. И все в этой квартире было красиво: небольшой коврик цвета клубничного варенья у диванчика, у Сонечки под ногами, ваза керамическая, в белых на шоколадном бликах, с живыми махровыми гвоздиками, фрукты и ягоды, сочно созревающие в рамке на картине, висящей над Сонечкиной головой, соразмерный с комнатою телевизор, растопыривший тонкие ножки, — все было красиво, потому что, объясняла себе Сонечка, жила здесь красивая женщина. Эта женщина сидела напротив в домашнем платье, открывающем молочно-белую шею. Как завидно — ведь мама могла быть такой! И вдруг Сонечка — подумать боязно — училась где-то там, высоко-высоко, в кон-сер-ва-то-рии, на скрип-ке!..

У них в десятом классе одна девчонка отвечала на уроке литературы: «Есенин связался с имажинистами и сидел в стойле… Но его жене это не понравилось, и поэтому он развелся». Конечно, Сонечка такие познания не показывала, но ведь тоже, тоже… А могла… Махнула на все рукой, и было все равно: в химчистку, сестра, так в химчистку. Там Хабиб появился, принес костюм. Сонечка ему пуговицы с костюма сама сняла… Он ждал два месяца каждый день у входа с охапками цветов… Потом перестал, и тогда она его увидела и побежала к нему…

Сонечка отодвинула фарфоровую чашку, поникла.

— Сейчас еще по одной налью, — сказала Надежда Николаевна и спохватилась: — Заговорила я тебя! Да обрадовалась, что не ошиблась. Вот ты спросила, зачем я тебя из химчистки вызволила?.. А увидела — сможешь. Недавно вот в сто двенадцатой школе перед выпускниками выступала. Ведь видела — есть к нашему делу способные. Ку-уда там? «Не хотим в лакеи!..» Да всякое дело можно испохабить. Ты заметила — шоферы дальних рейсов к нам обедать ходят из своего мотеля? Не рукой подать, да и свое кафе там, а — к нам…

Конечно, Сонечка видела их: солидные, степенные, ручищи такие надежные, на таких ладонях можно спать — не покачнутся.

— Так они добрую славу о нашем ресторанчике по всему Союзу, по всему Союзу несут. А добрая слава дороже всего… Или вот ты говоришь — чаевые. — Надежда Николаевна, видимо, продолжала спор, возникший в школе, потому что Сонечка-то ничего такого не говорила. — Деда моего казаки нагайками засекли, отец в госпитале обрубком скончался, а я буду драть чаевые с тех людей, ради жизни которых… — Она не докончила, развела руками. — Ну, бывает у нас, оставят больше, чем надо, это мелочь, муть, исключение, тут ты не мучайся. Но взяток не бери. Увижу — убью!