Особняк на Почтамтской - [14]

Эти ядовитые мысли приходили Михаилу Павловичу, когда он в сопровождении двоих нижних чинов ехал через Ангару.

С низовий гнало поземку, меж торосов змеились белые струи. Плотные снежные наметы продольными горбами пересекали колею. Низовик был не сильным, но жгучим. Михаил Павлович невольно отворачивал лицо, оберегая щеки и нос от нахлестов ветра. Под копытами норовистого серого жеребчика, по кличке Леший, гулко отзывалась подледная пустота, которая всегда возникала на исходе зимы. Полицейские следовали, чуть приотстав от него. Старый чалый мерин то и дело поскальзывался, бренчала подкова, плохо державшаяся на изношенном копыте.

— Сухарев, — не оборачивая головы, сказал Михаил Павлович. — Чалку перековать надо — подкову потеряет.

— Слушаюсь, вашбродь, — донеслось невнятное бормотание: видно, Сухарев произносил слова сквозь варежку, которой прикрывался от леденящего ветра.

Поднялись в гору на окраину Глазковского предместья. Немного проку ожидал Михаил Павлович от своего наезда: бесспорно, что адрес, названный контрабандистами, липовый, но ничего другого не оставалось, это была единственная зацепка. Побывать в доме крестьянки Спиридоновой, расспросить жильцов, известны ли им некие Иван Артемов и Артем Иванов. Уже само то, что задержанные назвались сходными именами, вызывало недоверие. Михаил Павлович в который раз казнился: не нужно было отпускать мужиков. Установить их настоящие имена рано или поздно удалось бы. Надо было удержать хотя бы эту ниточку.

И еще все время из ума не выходило, почему в своих наспех придуманных именах контрабандисты использовали имя и отчество зятя Михаила Павловича. Случайность это, или же им известны его родственные связи? Очень сомнительно. А если случайность, то настораживающая случайность. Скорей уж им было назваться Иваном Петровым и Петром Ивановым.

Он в который раз припоминал, как это происходило.

«Чей будешь? — допытывался Мирошин у перетрусившего жидкобородого мужичонки. — Имя, фамилия!»

«Так это самое, — бормотал тот, поглядывая на своего напарника, точно и впрямь запамятовал собственное имя, и вдруг выпалил: — Иван Артемов».

Молодой зыркнул на него и, не дожидаясь вопроса, поспешил назвать себя:

«Артем Иванов буду».

Михаил Павлович и тогда ни на миг не поверил плутам, но и не придал значения их быстрому переглядыванию. А переглядывались они неспроста. То, что жидкобородый назвался Иваном Артемовым, было промашкой. Иначе чем еще объяснить, что молодой — а главенствовал явно он — вдруг этак озлобился на своего компаньона: тот весь передернулся и как бы скукожился. Нечистое дело. Несложно было уличить их во лжи. Стоило только допросить по одиночке, не дать им сообщаться друг с другом. Но Михаил Павлович был занят другой идеей.

Дом крестьянки Спиридоновой, названный местом проживания жидкобородого, на самой окраине. Улочка здесь была однорядной, дома стояли по одну руку, по другую вплоть подступал сосновый лес. Санная колея, сейчас наполовину зализанная поземкой, отделяла заплоты от лесной опушки. Ближние дворы, сколько ему видно из седла, пустынны, нигде ни души. Там и сям из труб шел дым, который то поднимался столбом, то его разрывало на клочья ветром. Печной дым указывал, что окраина не вымерла, что за бревенчатыми стенами домов течет повседневная жизнь.

Отсюда с горы хорошо открывалась взгляду правая сторона Ангары. Просквоженные ветром городские улицы стыли под зимним солнцем. Сверкали десятки церковных куполов, их почти все можно было пересчитать, начиная от храма Знаменского монастыря до Крестовской церкви. Слева близ берега в тесном окружении нескольких белоглавых церквей возвышался громадный Тихфинский собор. Меж храмов, казалось, в беспорядке грудились деревянные дома, и средь них вразброску каменные особняки. Заснеженные кровли золотились в лучах полуденного солнца, которое хотя и скупо грело город, зато светило щедро, слепяще. Лесистые сопки вольным полукружием охватили пойменную излучину, где разместился центр Иркутска. Михаилу Павловичу неожиданно подумалось, что в прошлом веке лес еще теснее обступал небольшой город: там, где сейчас пролегли улицы, где живет его сестра, и там, где находится полицейская часть, был лес, вместо церковных маковок, увенчанных крестами, в сизое зимнее небо вонзались островерхие ели и осыпанные куржаком нагие лиственницы.

Спешились возле крайней избы. Михаил Петрович отдал поводья Сухареву, другому солдату велел идти с ним. Кудлатая дворняжка издали облаяла их, не отваживаясь на более решительные действия. Позади Сухарев увещевал непокладистого жеребца:

— Идол ты непутевый, не спортит он ее. Али не видишь: мерин. Все тебе, Лешему, достанется.

Буланая кобылица и чалый мерин содержались в общей казарменной конюшне, их стойла находились рядом, и между ними давно установились приятельские отношения. Бестолковый жеребец Михаила Павловича, живший в отдельном сарае, не хотел признавать сантиментов, установленных между кобылой и мерином, злобно оскаливал зубы, норовил цапнуть смиренного Чалку, предостерегая, чтобы тот подальше держался от Буланки.

В окошке сквозь изморозь неразличимо мелькнуло чье-то лицо: обитатели дома любопытствовали, кто к ним пожаловал. Только полицейские ступили на крыльцо, дверь в избу предупредительно распахнулась. Хозяин, лупоглазый рыжебородый здоровяк в заношенной поддевке, кланялся и что-то невнятно бормотал. Нечасто здесь появляются люди в мундирах полицейских, нежданный визит задал переполоху. Делать в чужом доме им нечего, Михаил Павлович не стал заходить.