Особняк на Почтамтской - [15]

— Скажи-ка, любезный, — обратился он к вышедшему мужику, — где тут дом Спиридоновой?

Услышав вопрос, хозяин обрадовался:

— Зараз провожу. Фенька, кинь мне шапку! — крикнул он в избу.

Все же удивительный народец наши простолюдины: даже если ему и нечего бояться, никаких провинностей за душой у него нет, он при одном виде форменного мундира затрепещет. Клятвенно заверь его, что невиновного перед законом не дадут в обиду, полиция же его и защитит, — он только усмехнется. Убежден: коли у тебя сила и власть, так обязательно и неправая. Верно, оснований к подобному заключению предостаточно, сами же полицейские и дают повод так думать. Беззакония, чинимые охранителями власти и порядка, более всего способствуют разложению нравов. Хочешь расплодить воров и разбойников, так действуй не по справедливости, а по произволу. Если тюрьмы и каторга переполнены, так это в первую очередь свидетельствует о безнравственности чиновников, которым поручено соблюдение законов, — они расплодили преступность.

Несбыточная мечта Михаила Павловича — навести порядок, пресечь злоупотребления чиновников. Тогда и полиция не нужна будет: воров и контрабандистов помогут извести всем миром. Увы — утопия. Ну, да ведь всякий идеал, созданный в уме и воображении, тоже утопия, однако же стремиться к идеалу нужно. Иначе жизнь станет бессмысленной.

От провожатого Михаил Павлович отказался: дом, который искали, видно было с крыльца.

— Вона, — толстым тупым пальцем указывал мужик. — Печь топится, окошко вполовину досками зашито.

Дом Спиридоновой стоял на отшибе. От соседнего его отделял пустырь, посреди которого из сумета торчали обугленные столбы и печная труба. Недавно на этом месте тоже была усадьба, по-видимому сгоревшая.

«Самое подходящее место для воровского притона», — подумал поначалу Михаил Павлович, но вскоре отверг такое предположение; все постройки во дворе Спиридоновой пребывали в запустении: амбарная крыша порушилась и просела, из стен завозни напрочь выдрана половина досок, внутренности сарая издали просвечивали насквозь. Не то что воз сена, сноп соломы не спрячешь. И видно, давно уже никто не въезжал в ограду. Ворота почти развалились, скособоченные створы утопали в сугробе. К крыльцу вела тропка, промятая сквозь неширокий распах ворот. Люди, обитавшие в доме, пользовались ею — другого пути не было.

Хозяйку застали на кухне у печи. Собственно, сразу, как вошли не обнаружили никого: в избе держалась полутемь, несмотря на слепящее солнце за стенами. Окно в кухонной клети более чем наполовину забито, а остальные стеклины затянуло пухлым слоем куржака. Раньше чем глаза приноровились к полумраку, услышал тихий переступ чьих-то ног по полу и бренчание печной заслонки. В кухне держалось угарное тепло и сильно пахло мясной похлебкой. Запах был на удивление дразнящий, вкусный. Вошедший с ним солдат причмокнул.

Немного спустя возможно стало разглядеть кой-какую обстановку и старую ведьму, жгучим взглядом смотревшую на вошедших. Ведьма, было первое слово, пришедшее Михаилу Павловичу на ум. Да и как еще иначе назвать старуху с провалившимся носом, раскосмаченными седыми буклями, опирающуюся на кочергу. Тут же рядом с ней было и помело, прислоненное к печному боку. Хитрая усмешка скользнула по старушечьим губам. Она уже около минуты наблюдала их растерянные лица с глазами, полуослепшими после яростного снежного блеска на дворе. Страха, столь обычного для простолюдинов, при виде полицейских не проявила. Ничего помимо ожидания и любопытства не отразилось на ее лице. В подобных обстоятельствах не робеют только люди искушенные, побывавшие в переплете не однажды. Именно так и должна держаться хозяйка разбойничьего вертепа, в его представлении.

Первые вопросы ничего ему не дали: ни про Ивана Артемова, ни Артема Иванова хозяйка слыхом не слыхивала. И разве лишь беглый старухин взгляд, брошенный на него, выказал, что названные имена не проскользнули мимо ее внимания. Необычайно живые глаза и усмешка на губах странным образом молодили ее. Во взгляде светилась вовсе не старушечья заинтересованность. Острые, внимательные, все еще не потускневшие глаза необычайно оживляли ее лицо. Мелькнула мысль: а ведь в прежние годы она была далеко не дурна.

Спрашивать, заводили в ее двор на временный постой возы с сеном или каким другим товаром, надобность отпала. Все как будто свидетельствовало, что адрес указан случайно, и делать им здесь больше нечего, но чутье подсказывало Михаилу Павловичу — ключ к разгадке где-то тут. Глаза наконец привыкли к скудному свету, и стало возможно подробней изучить обстановку. Несуразная смесь несоединимых предметов предстала взгляду. В переднем углу на киоте стояла небольшая иконка божьей матери в медном окладе, рядом с ней на стене прибито католическое распятие, а тут же, по другую сторону, висела фривольная картинка — аляповатое изображение голых нимф. Михаил Павлович хоть и не считал себя ревностным прихожанином — в церкви бывал, соблюдая долг христианина, а не по зову сердца, — но и его покоробило при виде столь откровенного кощунства.

Столь же дикое смешение представляла собой и прочая обстановка: рядом с деревянной лавкой и пустым курятником, заменяющим кухонный стол, находились добрые венские стулья, каким не зазорно стоять в приличном особняке. На стене, на вбитых в нее деревянных штырях висела одежда: драный шубур, заношенная бумазейная лохмотина и — модная шубка, отороченная куньим мехом, совсем еще новая, почти не надеванная.