Особняк на Почтамтской - [16]

Михаила Павловича привлекла толстая книга, лежащая на столешнице курятника рядом с глиняной кринкой и хлебной горбушкой. Он взял книгу и с изумлением прочел на обложке имя автора — Джон Милль.

Что же все-таки являет собой жилище Спиридоновой: разбойничий вертеп, притон контрабандистов или же место тайных сходок политических заговорщиков?

— Чья книга?

— Моя.

— Читаешь Милля?!

— Давненько уже ничего не читаю, — криво усмехнулась старуха. — В прежнюю пору студентик один подарил, Христом богом молил, уговаривал прочитать: глаза, мол, раскроешь свои.

Неожиданное искреннее чувство прозвучало в ее словах, как будто не ему ответила, а своему давнему воспоминанию. Нечто знакомое мелькнуло ему в ее усмешке, вдруг показалось: вот-вот и вспомнишь что-то нужное, значительное. Но ничего не вспомнил.

Подал знак сопровождающему солдату идти из избы.

— А книгу я заберу — запрещенная, — сказал он, собираясь уйти следом.

— Оставил бы. Никто ее тут не читает — некому. А мне память, — взмолилась старуха. — Уступи, а, Миша Ротмистр.

Он вздрогнул и стал на пороге вкопанно. Медленно обернул к ней голову. Откуда ей известно его прозвище? Оно ведь совсем недолго и подержалось за ним. Он уж сам давно позабыл. Было это еще в гимназические годы. Как то в споре со сверстниками он вступился в жандармерии, заявив своим вольнодумно настроенным приятелям, что служба сия полезна, не позволяет расшатывать государственные устои.

— Неприятие жандармов не указывает на прогрессивность взглядов. А с вашей стороны так просто бравада, — обвинил он своих одноклассников.

— Ротмистр. Миша Ротмистр! — выкрикнул один из обиженных.

На некоторое время кличка Ротмистр пристала к нему.

Когда же это было? Никак не меньше пятнадцати лет назад! Так кто же это явился ему из прошлого в образе ведьмы?

Дверь за ушедшим затворилась сама собой, а Михаил Павлович все стоял на пороге, впившись взглядом в лицо старухи. Медленно созревала догадка: вовсе перед ним не старуха. Дурная болезнь прежде времени иссушила ее, изувечила лицо. Да неужто же она! Пятнадцать лет назад она гляделась восемнадцатилетней, хотя на самом деле ей было уже двадцать пять. Выходит, теперь сорок.

— Василиса… Шалая? — не очень уверенно произнес он.

— Она самая и есть, — со скрипом рассмеялась женщина.

— Господи! — только и мог воскликнуть он.

— Так ты оставь книгу, Миша, — все-таки память.

— И это тоже? — указал он на распятие и на безобразных нимф.

— И это, — подтвердила она. — Только книга — дороже. Он был такой забавный… Искренний.

— Возьми, — вернул ей книгу. — Только спрячь. Господи, Василиса Шалая, — все еще не придя в себя, пробормотал он, с изумлением обнаруживая все больше и больше сходства безобразной старухи с тем давним обворожительным созданием из заведения.

Уже выйдя во двор, казалось, все еще слышал позади себя какой-то скрипучий злоядный Василисин смех. Оглядывался на окна, хотя ничего невозможно было увидеть сквозь оледенелую стеклину.

Все три конские головы повернулись в сторону вышедших из ворот. Лошади томились на привязи порознь. Жеребец вынудил Сухарева прибегнуть к этой мере, иначе бедняге Чалому было несдобровать.

— Погоди еще, — сказал Михаил Павлович Сухареву, который собрался отвязывать поводья. — Заглянем еще вон туда, — указал он на дом, выглядевший поухоженней соседних, опоясанный добротными надворными строениями и высоченным заплотом.

Посредине сверкающей зимней колеи навстречу им вприпрыжку шла девка — этакое легконогое юное создание, про каких говорят «кровь с молоком». Румянец на ее щеках аж светился. Глаза, сверкнувшие посреди опушенных инеем ресниц, напомнили Михаилу Павловичу не то собственное детство, не то сладостную картинку из позабытого сновидения. Невольно обернулся вслед девке.

Солдат, сопровождающий его, шоркнул вязаной варежкой по своим не успевшим заиндеветь усам.

— Ух, язва! — сорвалось у него. — Огнистая девка.

Молодица свернула к тому самому дому, откуда они только что вышли. Немного задержалась, озирая стоявших поодаль лошадей и Сухарева, который хотя и окоченел на морозе, но тоже враз подтянулся, взбодрился, завидя красотку.

Разрумяненное морозом молодое лицо, промелькнувшее мимо, высветило в памяти другую картину.

Предзакатное солнце освещало рощу, в которой прятался загородный ресторан «Северная Пальмира». С берега Ушаковки виднелся конек крыши, да сквозь колышущуюся густую листву взблескивало одно из окошек на втором этаже. Звук шуршащей под ногами гальки сливался с тихим плеском текущей воды. В середине знойного лета речка пошла на убыль. На быстрине течение дробилось о мелкий валунник, солнечные блики плясали на частых волнах. Вечерняя свежесть полнилась запахами луговых цветов и речной отмели, пропитанной невидимыми отложениями рыбной мелочи и созревающих икринок. Запах был приятен и действовал возбуждающе. Позднее, в зрелые годы, любое напоминание этого запаха наполняло его душу сладостным чувством тоски и неисполнимого желания.

Тогда им владело другое чувство. Наверное, слово влюбленность не передаст состояния, в котором он находился. Было нечто большее — духовный взлет, который определял, каким ему быть человеком: жить ли ему и дальше с искрой благородства в сердце, никогда не запятнав себя бесчестием, или же стать на путь легкого и быстрого удовлетворения собственных желаний, не пренебрегая при этом никакими средствами.