Особняк на Почтамтской - [18]

Кроме хозяина и подростка, встретившего их во дворе, в доме были немолодая женщина и девка годов шестнадцати.

На вопросы Михаила Павловича сперва отвечал только хозяин. Говорил он толково, по делу, не топчась на мелочах, как бывает часто. Хозяйка при этом живо перебрасывала взгляд с одного на другого, вникала в суть разговора и, видимо, старалась угадать, какая такая причина привела помощника полицейского пристава в их дом. Парень и девка также слушали разговор навострив уши, хотя и старались не выказывать своей заинтересованности. У девки отменная коса, почти до колен. Светлые волосы слегка золотились на свету.

Из ответов на вопросы, какие задавал Михаил Павлович, получалось, что дом Спиридоновой и сама хозяйка пользовались в околотке дурной славой. Что разговор зашел именно о ней, хозяев ничуть не удивило.

— Бывает, по неделе пустует изба, и труба не дымится. А то вдруг посреди ночи ровно на шабаш соберутся — шум, гам, гармошка, пьяные орут…

— Сама Василиса такая, — не удержалась, вставила слово хозяйка. — Сама, если не колдунья, так уж на одном помеле с ведьмой каталась.

— Кто к ней приходит? Что за люди?

— Известное дело кто. — Хозяин немного замялся, бросил сердитый взгляд на деваху, которая тут же исчезла с глаз. Михаилу Павловичу видно было ее в дверной проем, наполовину лишь задернутый пологом. Девка нарочито громко бренчала печной заслонкой, показывая свое усердие в домашней работе.

— Завелась коза во дворе, так козлы через тын прискачут, — пояснила женщина.

— Сватаются?

— Нут-ка, кыш! — точно на кошку, прикрикнул хозяин на девку. — Сколько раз говорено — марш за водой!

Та, не прекословя, накинула шубейку, мгновение спустя загромыхала ведрами уже в сенях.

— Срам один, — женщина прочно перехватила нить разговора — она теперь отвечала на вопросы. — Кабы холостые бесились, а то — женатые. Прикатит на извозчике — ящик конфет, шампанского — и пошла писать губерния. Всю ночь напролет — собакам уснуть не дадут.

Словоохотливая хозяйка многое рассказала Михаилу Павловичу, чего он и не выпытывал. В бытность, когда Василиса была еще молодой, за ней купцы и офицеры на тройках приезжали. От возка до сеней дорожку бархатом устилали. Была бы с умом, озолотилась на всю жизнь.

— Дурными деньгами богатства не составишь, — не согласился хозяин.

— Так она и просвистела все — голые стены остались, — не то споря с мужем, не то соглашаясь, сказала женщина. — Красота, она ненадолго дадена. Износилась, так кому нужна стала? В ту пору и дитя прижила, сказывали — от офицера заезжего. Тот жениться сулил, а после одумался — укатил к другой, настоящей невесте, про Василису думать забыл. Теперь вот дочь Глафира подросла — по материнской дорожке покатилась.

— Ну, а приезжие из деревень, кому нужно дрова, сено продать или по какой другой надобности приедут, у Спиридоновой не останавливаются? — спросил Михаил Павлович, уже просто так для порядку, заранее предвидя ответ хозяев.

— Нет. Кому охота в голые стены. На постоялом ночуют у Саввы Рябинина. Тоже, бывает, загуляют, до полуночи дым коромыслом. Только народ там другой — им бы напиться да подраться, у кого кулаки чешутся.

Сквозь двойные окна послышалось, как во дворе взлаял кобель. Но гавкал не злобно, как давеча на полицейских, а приветливо, радостно. Михаил Павлович подумал: то воротилась хозяйская дочка. Однако хозяйка с хозяином молча переглянулись, а подросток вдруг оживился, и лицо у него вытянулось. Отворилась дверь, запустив в переднюю облако морозного пара. Когда оно рассеялось, на пороге объявилась встреченная ими на улице дочь Василисы Глафира — та самая коза во дворе, до которой так охочи козлы.

— Здрасте, любезные, — поздоровалась громко, озорно, с вызовом.

— Здравствуй, коли не шутишь, — чуть помедлив, отозвался хозяин, однако не без приветливости в голосе.

Хозяйка неодобрительно фыркнула, окинула гостью придирчивым взглядом.

Подросток, молчаливо сидевший на лавке в дальнем углу кухни, невидимый сейчас ни отцу ни матери, заблестевшими глазами впился в девку, которая не торопясь выпростала голову из-под платка. На сей раз на ней была надета та самая шубка, отороченная куньим мехом, которую Михаил Павлович приметил в доме Василисы.

— О, да у вас важные гости, — притворившись удивленной, воскликнула Глафира. — Этакие без заделья на посиделки не приходят.

По обращению, по повадке видно, ей случалось бывать и не в таком обществе, цену себе знает. Платок мешал ей, скинула его с плеч на лавку. Густые темные волосы отливали старинной бронзой. Очень стала похожей на свою мать. Но вместе с тем явственно обнаружилось, что в ее красоте не было какой-то малости, этакого завершающего штриха. Все черты лица по отдельности хороши, пожалуй даже совершенней, чем у Василисы: прямой нос с крутыми крыльями, глаза с чистейшей просинью, открыто и смело глядящие, чуть приоткрытые губы, перламутрово поблескивающие ровные зубки. И все же чего-то недостает. Неизвестно только чего. Или это сам он изменился, смотрит на Глафиру не теми глазами, какими в пятнадцать лет смотрел на Василису? Тогда он своим романтическим воображением дорисовывал недостающее, наделял Василису духовностью гораздо большей, чем было на самом деле. Если и было в ней что-то возвышенное, так среда, в какую ее завлекло, все подавила. Были его глаза зорче в ту пору или же, напротив, теперь приобрели способность провидеть? Будущее Глафиры он мог безошибочно предсказать, не нужно и на картах гадать: вон оно ее будущее — в избе, где они недавно побывали.