Особняк на Почтамтской - [12]

Сам он, в меру своих сил, будет служить на своем скромном посту. Пророками не становятся — пророками рождаются! Он не из их племени.

Ночью он на десять рядов обдумал, как ему вести себя. Сложней всего одурачить молодого парня, чтобы у того не закралось и тени подозрения.

Утренний мороз бодрил и прояснял мысли. Подходя к конторе, он чувствовал себя способным довершить задуманное без огрехов.

Увы, все пошло насмарку. Мирошин переусердствовал. Наверное, из добрых побуждений. Отчасти в случившемся виноват сам Михаил Павлович. Не следовало посвящать околоточного в свои планы, а он обмолвился, что хочет завербовать осведомителя. И уж коли так вышло, что проговорился, так следовало посвятить Мирошина — раскрыть ему замысел до конца.

Околоточный самолично принялся обрабатывать задержанных, поочередно предлагая им сотрудничать с полицией. В два счета добился согласия замухрышечного мужичонки, на которого и метил помощник пристава.

Утром, младенчески гордый собой, победоносно сияя улыбкой, Мирошин известил своего начальника, что дело исполнено, осведомитель заполучен.

— Болван! — не сдержался, вспылил Михаил Павлович.

— Что? — опешил Мирошин.

— Вы — болван!

Михаил Павлович был готов избить Мирошина. Сгоряча сам совершил непростительную глупость: распорядился отпустить задержанных. Злость и досада завладели им настолько, что он не в состоянии был обдумывать свои поступки. Чтобы невзначай не пустить в ход кулаки — руки у него просто чесались, — вышел на улицу охладиться. Подумал: хорошо бы хватануть чего-нибудь горячительного. Направился к дому сестры. Не в кабак же было идти ему.

Морозный воздух охладил его, возвратилась ясность мысли. Какую же чудовищную глупость совершил он сам, отпустив контрабандистов! Недотепа Мирошин не только сорвал тщательно задуманную акцию, но еще и поставил под топор чужую голову. Правда, не ахти какую ценную — голову труса. Михаил Павлович не дал бы сейчас и ломаного гроша за сохранность жизни завербованного Мирошиным. Бежать, скрыться от своих сообщников у того не хватит ни ума, ни ловкости. А пощады ему не будет. Свои не щадят.

Но ведь в этой смерти будет повинен не один Мирошин. С него какой спрос? Мальчишка! Опыта еще не имеет. Сам он, помощник пристава, и виноват.

В этом тягостном настроении он и появился в доме сестры. Прислуга ему благоволила, любое его желание исполнялось быстро и с охотой, усердствовали не напоказ, а из чувства расположения.

Он не был любителем горячительных напитков, но тут был особый случай, и Михаил Павлович распорядился подать водки. Выпил, не дождавшись, когда Глаша принесет закусить. Хотелось скорей одурманить мозг, чтобы не терзаться покаянными мыслями. Водка огненным жгутом прокатилась в утробу, но одурманивающее действие еще не оказала, голова оставалась ясной — лишь опалило внутренности. В этот момент и нагрянула Лена, чем-то сильно раздосадованная, обиженная, излила на него свой гнев.

Обида захлестнула его. Лишь выскочив на улицу на холод, он одумался: ведь и у сестры произошло что-то неладное. Не из-за того же она вспылила, что он осквернил бутафорный кабинет ее супруга.

Он не отошел далеко, когда услышал Глашу, окликающую его. Девка выбежала из дому голоушей, мороз остервенело набросился на нее, она не успевала оттирать нос, щеки, уши; прихватывало также и кончики пальцев, и она пыталась согреть их, дыша на них изо рта.

— Они не в себе, приказали воротить вас, — сквозь морозную одышку выговорила она.

Михаил Павлович, ни о чем не расспрашивая горничную, повернул назад. Глаша, пританцовывая на бегу и как бы продолжая отмахиваться от жгучих укусов стужи, едва поспевала за ним.

— Лена, ради бога, что с тобой? — выпытывал он у сестры, когда, вволю наплакавшись, она понемногу приходила в себя.

Они уединились в том же пустом кабинете. Глаша не решалась войти, убрать со стола графин с водкой и ненужную теперь посуду. Все это вперемешку с разложенными картами оставалось на столе.

Рыдания больше не сотрясали Елену Павловну, тихо бегущие слезы она вытирала трясущейся рукой.

— Это пройдет. Ты не волнуйся. Не понимаю, что со мной, — бормотала она, избегая встречаться с его взглядом.

Он кликнул Глашу, велел подать горячего чая.

— Чай успокаивает, — сказал он, не вспомнив точно, от кого он слышал это.

— Только не чаю! — энергично воспротивилась Елена Павловна. — Скажи Никифору, пусть приготовит кофею.

— Кофею так кофею, — уступил он.

Пить кофе перешли в столовую.

— Кого ты убил, Миша? — глядя на него влюбленными глазами, болезненно улыбнулась она. — Разве ты можешь убить!

Полагая, что ее припадок вызвали его давешние неосторожные слова, которые она поняла буквально, он поспешил успокоить сестру, рассказал ей, что произошло на самом деле.

— Навряд ли и кровь прольется, мне это сгоряча вообразилось.

Его рассказ пробудил у Елены Павловны неожиданный интерес.

— Чай прятали под сеном! — воскликнула она.

— Не хитрая, но самая распространенная уловка, — объяснил он. — У таможенников нет возможности выслать наряды на все дороги, досматривать каждый обоз, каждую подводу. Контрабанду везут и по правой стороне через Оёк, через Ключи, и по левой через Кузьмиху, Смоленщину — контрабандистам пути не заказаны.