Особая должность - [15]

— Мразь!.. — выдохнула Зина. Видно, она была оскорблена сейчас до глубины души. — Записывайте! — она решительно повернулась. — Если вам это нужно.

Нужными, впрочем, оказались всего лишь два обстоятельства, которые Коробов выделил из длинного путаного рассказа Зины Зурабовой. Скирдюк в последнее время не мог избавиться от непонятного для Зины страха. Зина предполагала, что, возможно, в городе объявился кто-то из родственников Наили, может, брат или дядя, и преследует Скирдюка за связь с Наилей. И еще. Хотя она, как утверждала, не могла простить Скирдюка и даже вещи его собиралась выбросить, ловила все же, как каждая оскорбленная в своих чувствах женщина, любое слово о сопернице. Потому она и узнала от телефонистки, что за несколько дней до убийства к ней на коммутатор приходила Наиля. Звонила оттуда какому-то военному начальству. Просила, чтобы ее приняли для важного разговора. «Я все расскажу сама...»

Разумеется, Зина по-своему истолковала это «все»: Наиля, очевидно, захотела, ледащая, чтоб Скирдюка заставили жениться на ней. Нашла средство, негодяйка!

Коробов, однако, рассуждал иначе, тем более, что, сопоставив даты, он убедился: Наиля Гатиуллина, так и не дозвонившись до начальства, ушла на смену. Ночью она была убита.

Гарамов встретил Коробова радостным восклицанием:

— Все! Передаем дело прокурору, а сами — нах хаузе.

К выводу этому он пришел после допроса девушки из ремесленного училища. Звали ее Тамара, судя по виду ей было гораздо больше указанных в паспорте шестнадцати лет. Очевидно, в детдоме, куда она попала ребенком, возраст ее определили неправильно. В своем объяснении Гарамову Тамара написала: «Степа любил револьвером баловаться...»

— Ты понял? — блестя глазами, радуясь успеху, спросил Гарамов. — Он же психопат типичный. Мания убийства у него. Я уверен, экспертиза подтвердит это на все сто процентов!

Коробов однако не разделял его восторгов.

— Скажи, что тебя, наконец, в таком случае убедить может? — уже в некотором раздражении спросил Гарамов.

— Ну что ж. Допустим заодно, что у Скирдюка еще и мания преследования, — и Коробов открыл то место в показаниях Зины Зурабовой, где было записано: «Так Степан был вроде не трус. Один раз мотоцикл испортился на дороге за городом, к нам двое пьяных пристали. Степан с ними обоими голыми руками справился. А тут, перед Новым годом особенно, стал прямо трусливый какой-то. Про таких говорят: своей тени боится. Чуть смеркается, он уже из дому не выйдет...»

— Конечно, — подхватил Гарамов, — явная шизофрения. Стремление к убийству — от постоянного страха.

— Что же, он и Гатиуллину боялся?

— Больному неважно, кто перед ним: бандит или слабая женщина.

Коробов молчал.

— Скажи, что тебя все-таки мучает? — продолжал наступать Гарамов.

— Ну, а интерес к тому, чем именно занимается в своей лаборатории Наиля? Даже у недалекой, по всему судя, Суконщиковой это вызывает кой-какие подозрения. Ты полагаешь, что и подобное любопытство по отношению к тому, о чем знать посторонним не положено, тоже — от шизофрении?

Теперь умолк Гарамов.

— С женщиной надо же о чем-то трепаться, — хмыкнув, возразил он.

— Видишь ли, Аркадий, отправить сейчас Скирдюка на психиатрическую экспертизу, значит дать основание к тому, чтобы он замкнулся окончательно. В интересах ли это нашего следствия? Тем паче, что я убежден: экспертиза даст ответ отрицательный, а Скирдюк — это субъект не простой — с заключением не согласится и будет играть невменяемого, с которого, как тебе известно, взятки гладки. — Коробов старался говорить как можно спокойней, но Гарамов при этих словах почему-то смутился.

— Давай-ка просмотрим еще раз, теперь вместе с тобой показания медсестры. Она писала сама.

Медсестра Протопопова Надежда Илларионовна, 1921 года рождения, незамужняя, уроженка города Пскова, прибывшая сюда вместе с эвакогоспиталем, обнаружила прямо-таки графоманский дар. С десяток страниц было исписано круглым размашистым почерком, что вызывало особую ярость Гарамова, поскольку писчей бумаги им выдавали немного. Но главным образом негодовал старший лейтенант потому, что написала Протопопова «целый роман», а для дела, оказывается, — ничего существенного. Ну кому нужны описания ее встреч со Скирдюком! «Было чудесное осеннее утро...» — иронично процитировал Гарамов. Или сердечные излияния: «Когда молодая девушка в незнакомом городе совершенно одинока, о, какое магическое воздействие на нее производит взгляд мужских заинтересованных карих глаз, как вздрагивает тогда сердце, как тает что-то в душе...»

Примиряло Гарамова с медсестричкой лишь то, что была она «портативная блондиночка», как он выразился, однако служба есть служба и думать о Протопоповой как о милой женщине Гарамов себе не позволял. Он перелистывал, все еще возмущаясь, ее показания и неожиданно споткнулся на каких-то строках.

— М-да... — произнес он, покачивая головой, — прочитай-ка это, Лева. Кажется, такое обстоятельство работает на твою версию.

Протопопова записала, что не так давно (Коробов тут же определил: случилось это за день до убийства) Скирдюк неожиданно примчался в госпиталь, вызвал Протопопову, — ей пришлось солгать начальнику отделения, будто проездом с фронта прибыл на полчаса ее брат, — и попросил («Умолял меня едва ли не на коленях»), чтобы она дала ему снотворных порошков. Она вынесла на два приема, но он потребовал еще, страшно нервничал, говорил, что не спит уже третьи сутки, «заклинал сжалиться над ним», и Протопопова, поскольку люминал у них на строгом учете, вынуждена была выпросить еще четыре порошка у своей ближайшей подруги.