Ослепительный цвет будущего - [84]

Пальцы находят нефритовую фигурку, нащупывая выступы и гладкость оборотной стороны. Я чувствую у себя на шее умиротворяющий груз кулона; камешек потеплел от непрерывного соседства с моим сердцем.

Мое нежелание удушающе, подвеска – тяжела, словно наковальня.

Я не могу.

Я должна.

Пальцы едва заметно трясутся, когда я отправляю фотографию назад в коробку; кулон – гораздо важнее: в этом кусочке нефрита должно быть скрыто что-то переломное.

Я расстегиваю цепочку и снимаю ее с шеи, ощущая не-ожиданный прилив уверенности. Пальцы в последний раз ощупывают изгибы и уголки фигурки. Сейчас она исчезнет; цикада сгорит, превратится в серый осадок, рассыплется в прах.

Жаль, что у меня нет палочки подлиннее, но придется довольствоваться тем, что есть.

83 Дым и воспоминания

Вот мой отец, совсем молодой, выходит из такси. На нем рубашка и пиджак. В руках он сжимает букет роз. Медленно и осторожно он поднимается по ступеням на третий этаж многоквартирного дома. Заглянув в карман, сверяется с адресом и нажимает кнопку звонка на дверном проеме – его звучание напоминает мелодичные трели дроздов.

– Дверные птицы вместо дверного звонка, – бормочет он себе под нос, легонько улыбаясь.

Едва дыша от волнения, моя мать с горящими глазами распахивает дверь.

– Ты приехал! – восклицает она, явно сильно нервничая; одной рукой она прижимает к груди кулон.

– Я же говорил, что приеду.

Она делает глубокий вдох.

– Подожди одну минуту.

Внутри, позади нее, слышатся голоса моих бабушки и дедушки.

– Кто это? – строго вопрошают они.

Мама разворачивается, чтобы ответить.

– Я хочу познакомить вас с ним.

Уайгон вырастает у нее из-за спины, и его лицо, до этого нейтральное, вдруг превращается в гримасу ужаса, а затем – отвращения.

– Кто это?

– Он очень хорошо знает мандарин! – быстро и беспокойно говорит мама. – Он хотел зайти, чтобы познакомиться с вами и…

– Он не зайдет внутрь, – жутким голосом произносит дедушка. – Его здесь не ждали.

Мамино лицо искажается и вспыхивает гневом.

– Но ты же не…

Уайгон берет ее за локоть и отодвигает с пути. Захлопывая дверь, он даже не смотрит на моего отца.

Я не могу сдержать шумный вздох, вырывающийся сквозь зубы; внутри меня оседает светло-вишневый удар. Как могли бабушка с дедушкой не дать папе ни единого шанса? Что в нем было плохого?

Он опускает цветы. Он снова стучит и звонит в дверь. Ответа нет, лишь шум ссоры, доносящийся из квартиры. Папа садится на ступеньки и готовится ждать.

Взрыв света, и оттенки меняются.

Брайан и Дори проталкиваются через двери здания суда и выбегают, чтобы поприветствовать своих друзей. Брайан широко улыбается, неся над головой огромный черный зонт. Фата Дори развевается на легком ветру, нефритовая цикада подскакивает у нее на груди. На долю секунды ее взгляд опускается, и в этот момент в нем можно увидеть едва заметный намек на тоску. Маленькую морщинку между бровями. Когда она поднимает глаза, черты ее лица уже выровнялись, и она снова сияет счастьем.

Один из друзей выпускает через розовую пластиковую палочку пузатые пузыри. Другой подбрасывает розовые лепестки. Брайан с Дори смеются и радостно улыбаются; куда бы ни пошли, они держатся за руки, будто их брак – спасательный трос, который нельзя отпускать. На улице моросит, но сквозь капли проглядывают лучи солнца. Кто-то кричит, призывая высматривать радугу, которая обязательно должна появиться.

Тьма, а затем – искра.

Мама, напевая себе под нос, лепит на кухне дамплинги. Палочки подцепляют начинку. Ловкие пальцы защипывают тесто.

– Уф-ф. – Она останавливается, чтобы погладить свой большой живот, и улыбается округлости, отделяющей ее от стола. – Жаль, что ты никогда не встретишь свою тетю Цзинлинь, – говорит она холмику под рукой. – Это были ее любимые дамплинги.

Вспышка света.

Мама с папой останавливаются передохнуть во время прогулки. Их окружают высокие пеcтрые деревья. На улице раннее утро – на их кроссовках капельки росы, к лодыжкам цепляются случайные травинки. Мама обнимает свой живот и представляет, как ее малыш плавает внутри морской раковины, купаясь в оттенках восходящего солнца.

– Но подумай о нашем ребенке, – говорит отец. – Подумай, как она будет расти без вторых бабушки и дедушки. Без целых двух людей, которые еще живы. Представь ее через десять лет, через двадцать, представь, как она будет тебя отвергать за то, что ты скрыла их от нее. Ведь она захочет узнать правду – да и любой захотел бы.

– Брайан, – резко говорит мама, – это не обсуждается. Это мое решение. Ты не понимаешь.

Он проводит рукой по ее волосам и разочарованно оборачивается.

– Ты права, не понимаю.

– У нее будет все остальное, – произносит мама почти с мольбой. – Но я не могу сделать то, о чем ты просишь.

Боль в ее голосе пронзает меня, осколки чего-то бирюзового и надломанного проникают под кожу, скапливаются в горле.

– Никогда? – спрашивает отец.

Мама обдумывает вопрос.

– Может быть, когда-нибудь я поеду снова их навестить. Когда-нибудь ты и Ли поедете с ними познакомиться. Но мне нужно время.

Папа медленно и грустно выдыхает.

– Хорошо, ладно. Когда-нибудь.

Новые цвета.

Маленький ребенок подпрыгивает на чьей-то коленке на знакомом кожаном диване. На другом конце комнаты над черно-белыми клавишами порхают ловкие руки. Гостиная полна пурпурной теплоты, желтой одуванчиковой радости и всех оттенков любви – их не видно, но они совершенно точно там.