Ослепительный цвет будущего - [83]

Наверное, разница была в том, что в этот раз он ничего не знал; было что-то вуайеристичное в том, чтобы рисовать его без его ведома.

Он издал смешок.

– Ты точно ведешь себя странно.

Я встала и начала собирать карандаши. Я не хотела уходить, но также не хотела продолжать этот разговор.

– Какой цвет? – спросил он, и я замерла.

Я подняла на него глаза; он стоял с закатанными до локтей рукавами под тусклой подвальной лампочкой. Разгадать выражение его лица не удавалось. Я открыла рот и не решилась на правду.

Аксель подскочил ко мне, и мы оба рухнули на диван. Я завалилась на сиденье спиной, и на секунду тело Акселя оказалось прямо на мне – эта секунда одновременно была слишком долгой и слишком короткой. Я почувствовала его аромат и прикосновение его руки на своем животе, там, где задралась футболка.

Мой скетчбук проскользнул между нами, и он схватил его, еще до того как я успела отреагировать, и поднял так высоко, чтобы я не могла дотянуться. Мой торс был зажат под его правым коленом, хотя я не слишком-то старалась высвободиться. Аксель принялся переворачивать страницы.

– Ага! – торжествующе воскликнул он, наткнувшись наконец на рисунок.

Лежа в углу дивана с неудобно согнутой шеей, я видела его выражение лица. Видела его широкую улыбку и то, как она растворилась, когда его настигло осознание.

Он молча смотрел на рисунок. Интересно, увидел ли он то, что я выпустила из своего сердца, чему позволила проползти вниз по рукам и выбраться наружу через пальцы. С такой нежностью и тоской были выполнены линии его тела. Тени на его коже были закрашены рукой, которой ничего больше и не надо – только повторять эти впадины и углы, эти мышцы и выпуклости.

– Это очень здорово, Ли, – тихо произнес он. – Ты стала гораздо быстрее.

Я почувствовала, как его коленка расслабилась, по-этому поднялась и села ровно. Его нога соскользнула, забирая с собой тепло и трепет.

– Спасибо. – Казалось, будто я нахожусь от него в тысяче километров.

– У тебя есть другие? – спросил он.

– В смысле?

– Ну, – он опустил взгляд, – ты рисовала меня раньше? Когда я не видел. Я бы очень хотел посмотреть.

Я чересчур долго соображала над таким простым вопросом, пытаясь придумать правильный ответ.

– Нет.

Интересно, заметил ли он, как запылало мое лицо от вранья.

– А, – сказал он.

На минуту я почти убедила себя в том, что в его голосе прозвучало искреннее разочарование.

Возвращаясь тем вечером домой, я все еще чувствовала на себе его аромат, оставшийся после того, как он накрыл мое тело своим, словно одеялом. Я лежала в постели, пальцами проводя по тем местам, где наши тела соприкоснулись.

Я вообразила себе Акселя, который дотрагивается до меня специально, который дотрагивается до меня еще где-нибудь.

Что бы я почувствовала?

Воспоминание выросло, словно пламя, яркое и на редкость четкое: почти обнаженный Аксель в том ужасном номере отеля летней ночью. Соблазнительный жар его тела, когда мы лежали в позе ложек, этот слой из пустоты, потрескивающий между нами, толщиной всего в пару сантиметров.

Моя правая рука оказалась внизу, между ног, и я задумалась о сексе. Я размышляла о коже, бесконечной коже из фильмов с рейтингом R [30], о том, как обнаженные конечности двух людей сливаются воедино, будто специально были спроецированы друг под друга. Я размышляла об Акселе, представляла, как мы сидим на его диване и раздеваемся.

Я уснула, полная желания.

82

За каким только чертом люди изобрели тикающие часы?

Я никак не могу отвлечься от непрекращающегося звука. Все словно выстраивается по приказу этого требовательного ритма. Мои вдохи и выдохи. Пульс в ушах. Какая-то неуловимая дробь, которая наверняка существует только у меня в голове.

Тик. Так. Тик. Так.

Кто бы мог подумать, что моим злейшим врагом станут часы!

Когда мама готовила, она порой погружалась в глубокий омут тишины, и казалось, что кухонные часы становились громче, а все ее движения синхронизировались с их тиканьем.

Что бы она ни резала, ее руки всегда улавливали этот устойчивый ритм. Губы были сосредоточенно сжаты, брови сдвигались. Она молча и плавно перемещалась от одной стороны стола к другой, словно сонная кошка; расслабленные конечности, слегка расфокусированный взгляд.

Тик. Так. Тик. Так.

Как бы мне хотелось вернуться в один из тех дней и стоять рядом с ней, пока она нарезает перец соломкой, пока cливает воду из фунчозы, пока мешает в кастрюле суп. Я прикоснулась бы к ее локтю и спросила, о чем она думает.

Была ли она счастлива? Грустила ли?

Думала ли она о красной птице?

Тик. Так. Тик. Так.

Мой скетчбук на кровати открыт на новой странице, но я слишком нервничаю, чтобы рисовать. Слишком беспокоюсь. Такое чувство, будто клапаны моего сердца забиты мусором и ему приходится работать вдвое усерднее, чтобы прокачивать кровь. Легкие теряют эластичность, борются с вдыхаемым воздухом. Голова – в тумане цвета синий антверпен.

У меня есть два дня и две палочки благовоний.

Когда я наклоняюсь к ночному столику, чтобы взять спички и достать из коробки последнюю фотографию, мамина подвеска с цикадой покачивается в сторону и ударяет меня по плечу.

Цикада. Подвеска, которую она носила каждый божий день.