Ослепительный цвет будущего - [82]

– Ну да, понятно, только что это вообще значит – развивать? – Я показала в воздухе кавычки. – Это же не какая-то домашняя корова, которую нужно к ярмарке раскормить.

– Может, тебе попробовать порисовать чем-то кроме угля?

Я подняла голову и уставилась на него.

– Ты знаешь, что я об этом думаю. У меня недостаточно опыта. Я пущу все коту под хвост.

– Представь, что ты ребенок, который не знает, что такое хорошо. Просто попробуй, чтобы понять, ради интереса.

Я покачала головой.

– Я лучше продолжу с углем.

Еще неделя ушла у меня на то, чтобы а) закончить эскиз, который был чуть менее ужасным, чем остальные, и б) найти в себе смелость показать его Нагори.

С его губ срывались неразборчивые звуки.

– М-м-м…

Затем он наклонил голову.

– Хм-м-м.

Возможно, он пытался связаться с духами зомби, населявшими кабинет рисования.

А может, просто не знал, что вообще сказать о моем рисунке.

Я переплела под столом пальцы.

– Подразумевается, что это будет нечто более абстрактное.

Я видела, как за дверью кабинета переминается Аксель. Я заставила его пообещать, что он дождется меня в коридоре.

– Похоже на матрешку, – сказал Нагори.

– На что?

– Такая русская традиционная игрушка. Уверен, ты видела подобные. Снаружи нарисовано лицо, а внутри они полые, и там скрываются другие, поменьше…

– Ах да, поняла.

– Концепт отличный, – продолжил он. – Изображение повторяется, но каждый раз – с едва различимыми изменениями.

– Но?.. – Я слышала, как это слово звенит в воздухе между нами, и меня это раздражало. У меня безумно тряс-лась коленка – словно хотела завести генератор и подняться в воздух. Я крепко надавила на ногу ладонью.

– Но… Мне кажется, этой работе не хватает эмоций.

Я с усилием сглотнула.

– Эмоций, – повторила я.

Аксель вновь посмотрел сквозь стекло в двери. Я бросила на него гневный взгляд и опять переключилась на рисунок.

– Эмоции – самая сильная сторона остальных твоих работ, Ли, – объяснил Нагори. – Ностальгия, грусть. Я хочу почувствовать… что-нибудь. Когда я смотрю на этот рисунок, я чувствую всего лишь, хм, холодную философию. Но ничего не шевелится вот здесь. – Он положил руку на грудь. – Понимаешь, о чем я?

Я снова попыталась сглотнуть, но в горле так пересохло, что его можно было ломать и разжигать, как хворост.

– Да, понимаю. Кажется.

– Идея правда замечательная. Не отходи от нее – просто попробуй еще раз. Посмотри, получится ли у тебя ухватить чуть больше.

– Больше, – снова повторила я, будто превратившись в дурацкое эхо.

– Точно, – сказал Нагори. – Эти звенья – браслет, правильно? Что заставило тебя нарисовать его? Найди эту же эмоцию.

Все выходные я провела в подвале Акселя со своим скарбом, пытаясь найти эмоцию. Освещение было так себе, но у мамы начался один из ее периодов. Любой малейший звук – даже еле слышный шелест страницы или легкое царапанье карандаша по бумаге – выводил ее из себя.

– Я не могу думать с таким грохотом, – говорила она сердитым голосом.

Или:

– Рисование не должно быть таким громким.

Или:

– Ты так шумно переворачиваешь страницу!

Нужно было сбежать, и подвал Акселя оказался идеальным убежищем.

Я решила переделать рисунок, который показала Нагори. Проще было начать заново, так что передо мной лежал чистый лист с легким карандашным наброском.

«Эмоции», – хмыкнула я. Это же сюрреализм. Что он хотел сказать этим словом? Рисунок ведь должен был отображать фантастическое слияние с реальностью.

Аксель сидел перед клавишами, почти полностью повернувшись ко мне спиной. Его уши покрывали огромные наушники, но я все же видела небольшой отрезок его профиля и его закрытые глаза. Он согнулся над клавиатурой, и его плечи, округлившись, создавали маленькое пространство для музыки.

Я перелистнула страницу. Рука быстро задвигалась по свежему листу, запечатлевая Акселя, передавая жирными прямыми линиями его клавиши, воспроизводя графитовым грифелем звук и движение.

Я давно не рисовала ничего реалистичного. Пока мой карандаш исследовал его тело, я погрузилась в медитацию. Широкие плечи. Грациозные локти, шевелящиеся в ответ на движения исследующих музыку рук. Он был самоучкой, но выглядел красиво и уверенно, когда играл. Моя мать неоднократно предлагала поучить его, но он отказывался брать бесплатные уроки. Наверное, ему это казалось одолжением.

Стук клавиш затих, и Аксель обернулся. Я посмотрела на него, и рука зависла над бумагой.

– Что? – сказал он.

– Что? – Я почувствовала странное и обжигающее сочетание вины и смущения, словно он застал меня за чем-то незаконным.

– Что ты на меня так смотришь?

– Как смотрю? – Я молилась, чтобы он не встал и не подошел ко мне. Это был набросок, но все равно было очевидно, что я рисовала. Мне неплохо удалось уловить эмоции в его теле.

Его лицо расплылось в кривой хитрой усмешке.

– Ты рисовала меня.

– Неправда.

Аксель поднялся, и я быстро захлопнула скетчбук.

– Дай посмотреть, – сказал он, протягивая руку.

– Нет.

– Ли, ну хватит, почему ты так странно себя ведешь?

– Ничего не странно. – Я наполнилась ярко-зеленым и ощутила себя так, словно мне снова пять. – Все со мной нормально.

Хотя он был прав. Я вела себя странно. Сколько раз мы изображали друг друга на бумаге? Сколько раз сидели рядом и рисовали: я – его ноги, а он – мои?