Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции - [150]

. Свидетельство каменщика Марсьяля Сенисса, простого федерата из Лимузена, помогает лучше понять эту настороженность по отношению к иконоборчеству. Сенисс приводит слова — с которыми как будто соглашается — одного из своих товарищей, тоже каменщика, который 5 мая так отозвался о многочисленных иконоборческих проектах: «Жаль мне тех, кто не умеет справиться с сегодняшней историей и мстит камням, собирается снести Вандомскую колонну, разрушить искупительную часовню памяти Людовика XVI и обезглавить все статуи королей. Меня куда больше интересует живой герцог Омальский, чем Людовик XIV из мрамора»[1595]. Отныне в иконоборчестве видят скорее проявление беспомощности, чем способ ускорить историю. Еще в сентябре 1870 года в лагере республиканцев раздавались аналогичные речи, направленные против войны с имперскими знаками: «менять нужно людей», а не орлов[1596], «нужно бить пруссаков»[1597], а не снимать с пьедестала императора на коне. Женевьева Бретон, хотя и придерживавшаяся республиканских взглядов, записывает в дневник 4 сентября: «Все женщины, и даже мои сестры, очень напуганы этими подонками в белых блузах, которые ходят по улицам, распевая мы, точно как дети, с камнями воюем, сбивают отовсюду орлов, выискивают следы Империи — а больше ничего не делают»[1598]. Публика, простившаяся со старой политической религией иконоборчества, начинает осознавать бесполезность иконоборческих жестов. Если большая часть общества не верит в могущество образов, иконоборчество утрачивает силу, очевидность и легитимность. Хуже того, оно начинает казаться отчаянной попыткой отчаявшихся людей заменить реальное действие сеансом социальной магии.

Заключение

В начале августа 1830 года один парижский художник выходит на дежурство в национальной гвардии. Он участвует в охране Ратуши, еще не остывшей от революционных баталий. Во внешнем дворе он обнаруживает в куче щебня странный зубчатый предмет. Рассмотрев его получше, он узнает реликвию 1789 года, один из многочисленных макетов Бастилии, которые «патриот Паллуа» сразу после взятия крепости изготовил из ее камней. Продолжая рыться в земле, точно ветошник, художник-гвардеец находит там «остатки бюстов разных эпох, лик Наполеона, воротник Людовика XVIII, маску Карла Х. Все наши революции были запечатлены там с отвратительной, оскорбительной достоверностью»[1599]. Этот урок политической археологии очень много говорит о послереволюционном иконоборчестве и его восприятии современниками. Смесь старых знаков напоминает, как много эпох и правлений сменилось после 1789 года. Создается впечатление, что при каждом политическом сломе должны бесконечно повторяться одни и те же жесты, разыгрываться одни и те же сцены.

А между тем… При схожести жестов сколько мнимых преемственностей! XIX век вовсе не повторяет иконоборчества «Великой» революции. Из-за табуированности вандализма масштаб разрушений уменьшается очень существенно. Изменяется и набор знаков затушеванных или уничтоженных: отныне насилию подвергаются в основном знаки суверенной власти и политической принадлежности. Иконоборчество остается способом воздействовать на историю и настоящее, но воздействовать более точечно. Ни одна из революций XIX века не зашла так далеко по пути обновления и возрождения времени и пространства, как их старшая сестра. Иконоборчество становится умеренным, делается предметом обсуждения (впрочем, оно уже было таковым в начале Революции 1789 года[1600]) под бдительным присмотром граждан, оценивающих вредоносность тех или иных знаков. Своеобразие того периода в истории иконоборчества, который мы только что рассмотрели, определяется соединением множества обстоятельств: шаткость правительств и доступность суверенной власти; превознесение народного суверенитета, утилитарное, а порой и циническое, но неизменно находящее выражение в иконоборчестве; вера — впрочем разделяемая не всегда и не всеми — в могущество политических образов и в институциональную силу знаков; массовое визуальное воспроизведение иконоборческих эпизодов, позволяющее видеть их с далекого расстояния; неослабевающая тревога полицейских по поводу знаков возмутительных и призывающих к сборищам; острая борьба за власть над гражданским пространством; включение иконоборчества в репертуар протестных акций; рождение иконоборчества мемориального и искупительного; оценка вредоносности знаков исходя из морали «общего блага»; иконоборчество как инструмент, используемый не только противниками власти, но и блюстителями порядка, ищущими противоядие от революций.

Таблица 3. Три режима иконоборческих действий в XIX веке

Изучение всех этих жестов позволяет построить грамматику иконоборческих акций в XIX веке. В ней представлены «идеальные типы», приспособленные к конкретному периоду, и она, разумеется, может быть уточнена или исправлена. Мы выделяем три «режима» иконоборческих действий[1601], каждый со своей особой темпоральностью и особыми акторами (таблица 3). Под этими режимами мы понимаем основные способы обращения со знаками уничтожаемыми или изменяемыми, иначе говоря, основные способы действовать, а также оправдывать свои действия или ожидать от них определенного эффекта.