Осколки памяти - [66]

Дыхание времени: мы из него, и лучше нас, точнее нас никто о нем уже не расскажет. Другие ребята сдела­ют про свое время, которое они хорошо знают.

В нынешнем времени мне не все понятно, более того, многое непонятно, но и оно, тем не менее, способно подвиг­нуть меня на создание картины: я же в нем живу, и я его предположительно знаю, по крайней мере, ощущаю. Но оп­ределенно я не делал бы картины с выяснением мафиоз­ных взаимоотношений, насилием - нет, мне это неинтерес­но. Один взрослый актер сказал, что ему жалко молодых талантливых артистов, которые сейчас сплошь и рядом играют бандитов, потому что они "впускают в свою душу черноту", а этого делать не надо. Нашлись бы иные темы, но их нужно искать. На киностудии темы должны искать, прежде всего, режиссеры, и было бы прелестно, если бы в потоке книжного моря им помогали ориентироваться при­влеченные на студию литераторы.

О действительности делать кино нужно, причем так, как делали свое дело рабы Рима: водопровод, сработан­ный ими, и сегодня восхищает человечество.

А когда мы пытаемся делать экранизацию чего-то из американской, английской жизни, нас ждет обычный провал, а мопассановская "Пышка", сделанная Роммом, или "Гамлет" Козинцева, который, насколько мне извест­но, много лет специально готовился к постановке, - это редкость и исключение. Так что молодые ребята должны бы делать картины о том, что они знают, - о здесь и сей­час, - имея классную драматургию. А потом, овладев уже ремеслом и мастерством, можно, если тебе это интерес­но, делать картину и про другую жизнь, да только я, на­пример, если не знаю этой жизни, то боюсь, что не рас­скажу про нее достоверно.

Однажды мне задали вопрос: вам, как художнику, важнее, чтобы вас поняли современники или потомки?

Во-первых, над таким глобальным вопросом не ду­мал, а во-вторых, вот представьте себе и решите за меня: делали вы картину, вкладывали в нее мысли, сердце, нервы, энергию, душу. Сделали наконец. Премьера - и пустой зал...

Конечно же, хочется, сделав картину, сейчас же по­казать ее, свежую, когда она еще вся живет в тебе, еще тря­сет тебя, колотит, когда она вся болит в тебе. Хочется вый­ти с этой картиной к публике и узнать, как к ней отнесутся люди. Если их тоже затрясет, если что-то заставит улыб­нуться или всплакнуть, если я что-то новое рассказал про нашу жизнь, или зритель под другим углом посмотрел на нее, это означает, что работа прошла не зря.

Художнику иногда уготована очень грустная судьба - непринятие при жизни. Глядишь, после смерти приняли, стали восторгаться его сочинениями, как часто бывало, на­пример, в музыке. Ну, что ж, такая судьба. Я знаю, что один писатель написал шестьсот романов, а человечество взяло один и с ним живет. Это Сервантес - "Дон Кихот".

Я себя вроде чувствую принятым. Приятно, когда хвалят твою картину, хорошо к ней относятся, когда про­исходят небывалые случаи, и в городе, где ты снимал, улица получает имя по названию твоей работы. Я не могу сказать, что это для меня безразлично, я горд этим.

О людях

Мне хотелось делать картины о том, что меня как каждого человека в жизни волновало. Я делал то, что считал нужным. Это и картина о моем поколении в тылу, в эвакуации. Я это пережил, а значит, могу рассказать об этом так, как не расскажет другой, - скромная задача.

Затем я посчитал, что надо рассказать и о ребятах, которые остались здесь, в партизанских отрядах. Расска­зать честно о том, что мне удалось узнать из романов Вани Чигринова, из воспоминаний людей, прошедших через это. Хотелось рассказать об этих людях, дать им знать, что о них помнят, и хотя бы так, картиной, но по­мочь им жить.

"Расписание на послезавтра" - картина, тоже идущая от жизни. Я боялся школы, и мне казалось, что неправильно наша школа организована, - наверное, это самомнение. Но я приходил и сидел в страхе, а вызов к доске был чудовищной катастрофой. Разве это нормально?

Главные идеи "Белых рос" тоже рождены действи­тельностью: во-первых, уничтожается семейный уклад, уничтожается деревня, город поглощает ее, людям, бед­ным, трудно сориентироваться. Коля Караченцов еще работает в колхозе, а колхоза-то вот-вот и не будет уже. Затем одиночество стариков. Сыновья все разбежались, родители живут одни. Мне их жалко было, стариков этих. Хотелось разобраться в сложностях жизни. И потом хоте­лось обратить внимание на то, что классные же люди рядом с нами живут! Ну, не задача ли?

А "Осенние сны" и вовсе. Формулировка, которая ранила и жгла мое сердце - так называемые "беспер­спективные деревни". Ну, кто это придумал?! Почему?! Вот как живут там люди, так и живут - выкарабкивай­ся, как можешь. И привыкли они никакой помощи не ждать. Я делал картину против этого, картину про та­ких вот заброшенных стариков, которых мне тоже было очень жалко.

А что происходит сейчас? То же самое, к сожалению. Как одинокие выкарабкиваются? И не только в деревне, в городе тоже. Елки зеленые! Ежели на Дальнем Востоке в домах отключают тепло и замерзает (!) человек, меня передергивает от этого, меня это угнетает.

Да, у меня тяга к человеку. К городскому, деревенско­му - не важно. "Улица без конца" - картина о городской девочке. Ведь если вдуматься, нечего гордиться палатка­ми, в которых жили героические строители Новополодка, ехавшие туда по комсомольской путевке: терпели муки, никаких условий - один труд. Героизм - да, но в то же время и полная беда.