Осколки памяти - [57]

Я абсолютно убежден, что белорусское театраль­ное искусство обладает уникальным женским актер­ским ансамблем, которым можно гордиться на 150 про­центов. В горячке съемок всего не замечаешь, а когда после смотришь картину, видишь: "Боже мой! Как сыграно!"

Была сильная команда театральных актрис Витеб­ска, Минска, Гомеля, Бреста, Могилева - почти из всех областных центров.

Мужская команда

Я определенно знал, что в "Плаче перепелки" одну из центральных ролей - Чубаря - сыграет Валентин Сергеевич Белохвостик, а Зазыбу - замечательный ар­тист Эдуард Николаевич Горячий. Эдик такой худющий, а в картине он как раз должен быть весь измотанный, поскольку на него бросили всю деревню, по полям бега­ет, и коров надо согнать, отправить в глубь России, и с хлебом что-то предпринять, ведь выросший хлеб было приказано уничтожить. Но как это крестьянин будет хлеб уничтожать?! Зазыба вне всяких приказов, исходя из ко­личества ртов в семье, определил людям по мерке (отсю­да досюда), они сами этот хлеб убрали, каждый косил свою часть: и мужчины косили, и дети, и женщины, ко­торые работали в колхозе наравне с мужиками. Разобра­лись с зерном, а тут у него по сценарию несчастье - сына за политику посадили. Он и еще похудел.

И когда его сценарный сын, который был еще худее Эдика, пришел из тюрьмы, я снял такую трогательную сцену: попарившись, они сидят вдвоем в предбаннике в кальсонах, беседуют. Нарочно не придумаешь: каждое ребро можно посчитать у обоих.

Дал согласие сниматься в картине Федор Иванович Шмаков, за что я ему благодарен; казалось бы, малюсень­кую роль сыграл, но значительную по сути - старика, про­жившего на Полесье всю свою жизнь. Грандиозный артист, настоящий, прекрасная школа. Деликатный, спокойный. Единственное, что мог попросить, это клеенку. "Сейчас, одну секундочку", - говорит и идет в костюмерную, ему выреза­ют там кусок клеенки, он заправляет ее в штаны, чтобы си­деть на мокром бревне, - не заболеть бы, старенький же.

И уже ослепший Павел Васильевич Кармунин был с нами. В то время он уже почти не играл, на своем юбилее сыграл в отрепетированной пьесе на сцене театра Янки Купалы, там его поддерживали, подводили. А у меня на съемках он, не вставая, сидел, философствовал.

Алексей Булдаков был тоже намечен мной сразу на роль местного полицейского Браво-Животовского. Леша работал в нашем театре киноактера, я его в лицо знал, а когда познакомился, очаровался: классный парень. И артист классный. Хорошая память, остроумный, музы­кальный - ну то, что надо. Роскошная веселая рожа, на­стоящий деревенский парень, оттуда, с этой земли, с этой вёски. "Леха, - говорю, - поехали сниматься". Сыграл свою роль он, по-моему, прекрасно. Сейчас в Москве бес­прерывно снимается. Правильно: здесь бы он заболотил­ся, картин нет, сниматься негде, а там играет без устали. И слава Богу. Актер хороший и очень хороший человек, смешливый, работать с ним было наслаждение.

Ловкость рук и никакого обмана

Снега нет. Зима слякотная, сопливая. Я каждое как попугай, выглядываю в окошко: не выпал ли долгожданный снег. Нет. И вдруг - о, чудо! Божественной красоты леса! Все засыпано высоченным снегом! Я быстренько рванул в номер к Саше Рудю, а он уже сам собирается на съем­ки (вот что значит настоящий оператор). "Сашенька, сни­май лес! Для более мелких масштабов потом как-нибудь снежок подгребем. Главное - наснимай общих планов, чтобы зритель почувствовал приход зимы". И Саша все это сделал, да на высоком уровне: огромные снежинки лежа­ли на ветках! За два часа наснимали на весь фильм, и хотя эпизодов зимних там не очень много, зима у нас таки по­лучилась отменная.

А для мелких планов потом снег сгребали всей груп­пой и забрасывали на крышу сарая, около забора, дескать, зимушка на улице.

Вопросов нет

Очень быстро снимали, активно. Представьте себе, что в сроки и на деньги, которые были отпущены на ше­стисерийный фильм, мы сняли девятисерийный. Карти­на разрасталась сама по себе. Это чудо, непонятное для меня, но я чувствовал, что каждый привносит нечто свое, от чего невозможно отказаться, и безудержно увеличи­вал метраж. Вот женщины выбирают картошку в огоро­дах, и я хотел от картошки к лицу сделать панораму. Для этого мне нужно было святое, божественное лицо. Я по­просил: "Стефания Михайловна, пожалуйста, на один день приедете?" Приехала. Старенькими пальцами она ловко собирала картошку, потом выпрямилась... Я де­лаю панораму от рук к лицу, и тут замираю: икона предо мной стоит. Я долго снимал ее план. От нее в послед­ние годы сердце замирало - ну, совершенно божествен­ный лик. Иконописная вся Стефания Михайловна Станюта...

В общем, картина сама набирала жизненные соки, и дело кончилось тем, что шесть серий, которые должны были быть, выросли до девяти.

Я приезжаю в Москву сдавать, решил, будь что бу­дет - ясно, что секир башка будет. Говорю главному ре­дактору:

- У меня несчастье!

- Что случилось?

- Картина девятисерийная получилась, - и не ус­пел он еще ничего сказать... - Но денег дополнительно не надо ни копейки!

- Так в чем вопрос? Пойдем в зал смотреть!

Стали смотреть и приняли без единой поправки. Без единой. Впервые, сдавая картину, я чувствовал себя че­ловеком.