Осенняя охота с Мурманом и Аленушкой - [13]
Но Ирина Федоровна все-таки перебила, не в силах сдержать свой язык:
— В дом Петру Силычу, в твой дом, чужаку войти не просто, даже такому злосильному… Но я не перечу, Лёшенька, я напротив, как бы подтвердить хотела: поговаривают, что действительно пусто в городе… Адовая-то нечисть есть, как не быть, на все масти, полнехонько ее всюду, а самого вроде как не ощущают… А все равно страшно мне за тебя, потому и слезы. В хорошее-то всегда с трудом верится.
Лёха терпеливо и даже преувеличенно почтительно выслушал бабушкины слова, чтобы не раздражаться на ровном месте.
— Вот и я о том же. С одной стороны мне легче было по городу болтаться, ничего такого не ощущая… да и вообще, по жизни хорошо бы дух перевести, лет двадцать-тридцать-сорок-пятьдесят подряд обывать без лишних стрессов… А с другой — ты же… мы же с тобою понимаем, что сие не навечно, рано или поздно он объявится, больничный не возьмет, на пенсию не уйдет… разве что в турпоездку на Луну… Кстати, что там дядя Ёси, все забываю спросить? Весточек о себе не подает?
— Как усвистел к себе на Тибет, или еще куда, так и… Всегда был шалопут и скрытен без меры. Но на Ивана Купалу и на восьмое марта поздравления обязательно шлет, весточки, не пойми откуда. Когда через Филатовых, когда через Анку-продащицу, через Сулимову.
— На восьмое марта? — Лёха даже расхохотался. — Ну, блин, приколист.
— Не забывает, и то хлеб.
Ирина Федоровна слегка обмякла, успокоилась после короткого Лёхиного рассказа. Что бы еще такого спросить, когда главное-то уже сказано… или телевизор включить?..
— А! Едва не забыла: может, ты все-таки, покажешь красавицу енту? Все-таки, сколько лет мы ее не видели, дай сосчитать?.. Или наказываешь ее темным подспудом, за побег?.. Тогда ладно, тогда и не надо…
— Отчего же? Могу продемонстрировать. Я ей выговор еще в Питере сделал, я ее конкретно предупредил, и с этого момента — амнистировна… Просто, бабушка, не хотел тебе лишнее беспокойство доставлять. А так я ее простил по всей форме, и на охоту с собой беру, там лишний рот всегда пригодится.
Леха засмеялся своей шутке, улыбнулась и бабушка. Улыбается Ирина Федоровна отнюдь не часто, почти всегда — только для любимого своего Лёшеньки-внука, улыбнется — и сразу виден за тонкими бескровными губами целый частокол зубов… где-то даже клыков… Стертые, с изрядной прожелтью — но все свои, все на месте…
— Только аккуратнее показывай, чтобы она… чтобы они, с этим вот… избу мне по бревнышкам не раскатали.
— Все будет тихо. А разнесут — новую тебе построим, бабушка, из лучших сортов красного дерева. Инкрустируем ее палантирами от чердака до подпола…
— Нет уж, я к своей избе накрепко привыкла, мне и лиственница хороша. Сколько уж лет стоит — все как новая! И всегда она со мною. Так-то. А твое красное дерево… фук и труха, и сгнило. А подпола у меня нет, ты же знаешь, а все шутишь, только погреба во дворе да сараи. Что за… плантиры такие?
— Палантиры, магические камни, вообще-то говоря — выдуманные, из одной волшебной сказки. Ну, или бриллиантами нашпигуем, если пожелаешь? А, кстати, сколько лет твоей избе — двести, триста? У, баб Ира?
— Да поболе. Её, если хочешь знать, еще Стенька Разин, со своим братьями, Иваном да Фролкою, однажды видел… Это еще когда я у реки у Дона жила, в бору еловом, возле самых что ни на есть разбойных мест, зимовейских…
— В гости, что ли заходил? Как тот добрый молодец? Или случайно?
— Случайно видели, мимо проезжали, верхами. Я в тот день недокрутила заклятия, не укрыла избу от взглядываний… вот и заметили… Долго топтались, спешившись, все решали-толковали об чем-то… Зашли бы внутрь, за дуваном ли, из озорства ли — живыми бы уж не вышли, потому как мы с Васяткою отродясь татей да разбойников не жаловали, в гости не звали. Так бесследно и сгинули бы — и они, и сам Стенька — до Болота не доехав. Ну, выпускай, что ли?
— Угу.
Лёха пошевелил левым плечом, пальцами правой зацепил, растягивая, рукав свитера на запястье и направил левую руку на свободное пространство посреди горницы.
Послушная мысленному приказу, змея Алёнка стремительно скользнула из под мышки, вдоль руки, на ладонь, и оттуда на пол, уже на лету разбухая в размерах. Но Лёха категорически запретил ей расти длиннее, чем на пять-шесть метров: точнее сформулировать задание для неграмотной анаконды было бы непосильною задачей, поэтому Лёха просто представил по памяти примерные желаемые параметры.
Четырехметровый, начиная с кончика хвоста, участок Алёнкиного тела на деревянных половицах представлял собою как бы гауссиану, тесно сжатую и с «неправильной» волной, в то время как оскаленная голова приподнялась над полом почти на два метра. Глазки ее пылали багровой яростью, ибо она узнала отвратительную для нее ауру пса Мурмана, и, вдобавок, всегда голодная анаконда почуяла добычу… Нет, конечно же, ни повелитель, ни его спутница добычею не являлись… да и этот клыкастый синеглазый уродец… слишком силен и опасен… Остальные же вполне бы могли послужить пи-и-щщею… Голова покачивалась, словно выбирала, с кого бы начать… Теплый оранжевый свет из под низенького абажура хорошо освещал змеиную голову, но Алёнкин взор не становился от этого менее зловещим…
